Галина Емельянова - Число смерти (CИ)

Но не прошло и пяти минут, ключ в замке повернулся, и на пороге появилось нечто. Бесполое существо, одетое в форму копа из боевиков, но с настоящей дубинкой. Из-за ее спины выглядывал тот самый здоровяк — пенсионер.

— Битте! — прогремело существо.

Зацепиться в «аквариуме» было не за что, я выставила впереди себя стул, но он отлетел в сторону вырванный мощной рукой монстра, в лицо мне брызнули чем-то липким и пахнущим бабушкиной шубой. Ах, да, — теряя сознание, вспомнила я. — Нафталин.

И все темнота.

Очнулась я в полной тишине. Открывать глаза было страшно и стыдно. Но открыв, их я увидела стерильно белые потолки и поняла, что так чисто может быть только в больнице. В изголовье стояла вся зареванная Галка, а на стуле у кровати сидел полисмен.

Записав все мои личные данные и отдав мне мой паспорт, он спросил: «Когда в последний раз вы видели гера Питера».

— Я его не видела, а слышала.

— Во сколько?

— Ну, темно было, но люди еще ходили.

— Вас забрала скорая в три часа ночи с шоком от аллергии. А в два часа, как утверждает экспертиза, гер Питер был мертв.

Ну, сами посудите господин полицейский, я была в запертой комнате, меня там видели люди и много. Я не причем.

— Шум, призывы о помощи вы слышали?

— Ничего, в комнате прекрасная звукоизоляция.

— Выздоравливайте.

И полисмен ушел. А я с помощью Галки добралась до дома, где сорвав ненавистно белье, кинула его в корзину для мусора.

Потом мы расслаблялись «Мартини».

— За что, ты так со мной?

— Да я клянусь тебе, даже полиция не знала, что у него притон. Такой уважаемый человек, магазин в центре города.

— Врешь, по глазам твоим бесстыжим вижу, врешь!

Открыли еще бутылку. Когда она была наполовину пуста, я начала снова.

— За что?

— А, за Витьку Пелах!

— За какого Витьку?

— Да за того самого, чьи записки ты мне показывала: «Катя, ты мне очень нравишься, давай дружить».

— Так ведь это в девятом классе было. Да и не нравился он мне, и ничего у меня с ним не было.

— Ага, а Сашку Беззабаву помнишь? Как он на весь спортзал орал, на канате вися: «Катя, тебя Витька Пелах любит!»

— Так это ты мне через столько лет припомнила? Ну, спасибо подружка.

— Да, да! А ты сука жила, как я двадцать лет без любви? За Пашкой этим вонючим. В Германии этой долбанной. Да у меня это единственная любовь была за всю жизнь, и ту ты украла.

— Да, дурра ты Галка. Я ведь ничего у тебя не крала. У меня самой такая же безответная любовь была, к Юре Вайману. А с не любимым я тоже жила, правда, три года. И как ты сыром в масле не каталась. Но я счастливее тебя, ты права. И сын у меня есть, и друзья настоящие. И от любви своей несбывшейся — я стихи писала, а не друзьям мстила. Все видеть тебя не хочу. Злыдня ты Васильева и стерва. Так и скажу всем.

Последние евро я истратила на такси до Н. и звонка Оле Вагнер.

— Конечно, приезжай, Кэт, прорвемся!

В дороге поменяла симку и позвонила Францу.

— Ты где? Тут Галка звонит, говорит, что люди в черном ее допрашивали, и чуть ли не пытали о тебе.

— Да это у нее от пьянки глюки или белочка. — отшутилась я. А сама подумала, что пьяной Васильевой негры показались «людьми в черном». Ну так ей и надо, заразе. А афроамериканцы эти тупые, не того человека на встречу послали, нет чтобы взять коробочку еще в Дюссельдорфе со стола, он как барсеточник московский сумочку подрезал. Ну, это уже их проблемы. Бусинку я не отдам, и вы меня не найдете! Вот, вам! Выкусите!

Все легальные способы, такие как самолет и автобус для пересечения границы были отвергнуты, и на окраине Н. меня ждала Оля Вагнер. Оля, та самая девочка — воровка, поразила меня в самое сердце. Поджарая, как кобылка, черные волосы развеваются по ветру. Все эти байкерские наколки и пирсинг в самых неожиданных местах. И это в сорок пять. Мотоцикл она водила сама, ее дружок с пивным пузом, вызвался нас сопровождать.

До границы с Польшей ехали ночью, по обе стороны леса и леса. Словно и не Европа. Отчего вспомнилась песня «Беловежская пуща», Именно пуща, первозданная и пугающе безлюдная, мелькала по обе стороны трассы.

Ближе к рассвету нас попытались остановить, на дороге лежало срубленное дерево. Ольга нажала на газ, и мы взлетели, как каскадеры. Я думала только об одном — не разжимать руки. Мы уезжали все дальше и быстрее, а преследователям остался на память только Ольгин шейный платок. Вслед нам неслась отборная, надо думать польская матерщина.

Так мы пересекли польско-немецкую границу.

В Лодзе меня встретила Маркова Таньча. Таньча, моя давняя подруга из моего недолгого студенческого прошлого. Небольшого росточка, с россыпью веснушек на небольшом скуластом личике она была очень фотогенична, а уж страсти в ней, бывшей спортсменке-легкоатлетке хватило бы, на сто нимфеток. Она перезажимала все девичье население общаги, за исключением девочек — азиаток. Она заставляла меня ревновать себя словно мы не подруги, а любовницы. Это ей вслед напившись, кричали местные — лесбиянка!

При всем этом она любила своего парня и дождалась его из армии, и он увез ее на Украину, к своим сбежавшим из Таджикистана родителям. НА Украине после распада СССР Таньча забросила диплом и стала челночницей, причем очень успешной. Начинала с контейнера, а теперь у нее уже два бутика в городе. В Лодзь она приехала за товаром.

Мне вспомнился ее рассказ, как это было первый раз: живя на Украине, украинской мовы она так и не освоила. Но товарки по бизнесу ценили ее вкус и чего греха таить хорошую физическую подготовку, поэтому взяв Таньчу с собой, они ее умоляли не разговаривать. Ибо не любят поляки москалей, по крайней мере, в Лодзи.

Подружка моя, имевшая уж двух детей, и прочный бизнес в городе выслушала мою историю недоверчиво.

— Таньча, переправь меня в Москву к Эльке, она логист в крупной компании, деньги есть и голова гениальная, ну ты помнишь. Может она разгадает эту хрень случившуюся со мной.

Маленькая пожилая нимфетка, облобызала меня на дорожку, поставила пару засосов на шее, и ущипнула за грудь так, что слезы брызнули из глаз.

В огромном автобусе украинских челночников, хоть и виза была в порядке, я пряталась всю дорогу за баулами, так я почти вернулась на родину. В Сумах меня встретил Таньчин муж и проводил до аэропорта, самолет на Москву, слава богу, улетал через сорок минут.

В самолете я пугалась всех, чей цвет кожи был хотя бы на полтона темнее моей. Мне все чудилась еврейская мафия и чернокожий синдикат. Но все обошлось.

В Москве меня встретила Элька, на шикарном «Лексусе», цвета птицы счастья. Да, да той с ультрамариновыми крыльями. Пентхаус, и все то же меню, что и в нашем далеком детстве: штрудели. Мама Эли готовила их почти каждый день. Кормить семь ртов, когда оба родителя инвалиды по болезни сердца, было почти невозможно. Вспомнили с подружкой, как она бухнулась в обморок на уроке литературы, элементарно от голода, потом смеясь — о математической олимпиаде.