Николай Великанов - Красный сотник

Тимофей успокоил Субботова-старшего:

— Вы не переживайте. Мы ненадолго к вам. Завтра до своих краев подадимся.

— По мне-то што, живите. Я про время говорю нынешнее. Неразбериха... Как Софрон хучь там? Может, тоже отслужился? Может, домой вскорости прибьется?

— Теперь вскорости, — уверил Тулагин.

Переночевав, Тимофей с Любушкой планировали к обеду уехать от Субботовых. И тут вдруг Софрон во двор. Как подгадал.

— Давно вы здесь?

— Со вчерашнего. Собрались восвояси.

— И не думайте. Я — на порог, а — вы с порога... Погостюйте еще маленько.

С приездом сына старый Субботов изменился до неузнаваемости. Улыбка с лица не сходила. По-другому о времени нынешнем заговорил. Это Софрон «перевоспитал» его. Субботов-младший рассказал, что офицеры полка, в том числе и командир, полковник Комаровский, сразу же с приходом в город революционного второго Читинского полка, были арестованы, а рядовым казакам новая власть — Комитет советских организаций — разрешила разъезжаться по домам.

— А знаешь, Тимоха, отпущенный тобою большевик комиссаром назначен. Приходил в полк, выступал. О тебе справлялся: что с тобой да где ты?.. Видать, башковитый. Надо ж, фамилию запамятовал.

Домой, в станицу Селкинскую, Тимофей так и не увез Любушку. Собственно, везти-то ее было не к кому. Отец умер в четырнадцатом, мать еще раньше — в одиннадцатом. Осталась одна тетка. Повидаться с ней надо бы, но события повернулись так, что поездку пришлось отложить. Перешедший границу в конце января атаман Семенов с четырехтысячным Особым маньчжурским отрядом захватил значительную территорию юга Забайкалья и к концу февраля уже приближался к Таежной.

В станицу прибыл отряд Лазо, состоявший из первого Аргунского казачьего полка и двух сотен красногвардейцев. Тимофей и Софрон примкнули к аргунцам. Любушка осталась в доме Субботовых...

Первый бой за Советскую власть в рядах бойцов Красной гвардии Тимофей и Софрон приняли под Даурией. А сколько еще их было потом? Под Агой, Оловянной, Борзей, Могойтуем, Мациевской... Особенно трудные бои шли в середине июля на подступах к Тавын-Тологою. За личную храбрость и умелое командование сотней (Тулагин к тому времени был выбран сотенным) при штурме пятиглавой сопки, Лазо от имени Военно-революционного штаба Забайкалья вручил Тимофею револьвер с надписью...

А Любушка все жила у родителей Субботова. Жила в тревожном ожидании вестей о Тимофее.

Встретились они лишь в конце июля, когда последние остатки семеновских банд были выбиты с забайкальской земли. Командир полка разрешил Тулагину съездить за женою. Тимофей пристроил ее в санитарный взвод. Теперь они были вместе. Но недолго. Через полторы недели снова разлучились.

Сегодня этой разлуке шел четырнадцатый день...

Чернозеров кряхтя поднялся, проговорил:

— Отдохнули, однако... — Он осекся, указал рукой в сторону заимки. — Верховые? Прямиком, кажись, до нас...

Тулагин увидел спускавшихся в елань с восточного склона сопок конников. Человек тридцать. Это его ребята. Собрал-таки Субботов до взвода бойцов. Молодчина, Софрон!

Тимофей, не чувствуя под собой ног, бежал к заимке. Конники уже спешивались, расседлывали лошадей. Вон Хмарин, самый крупный, враскачку направился к колодцу. А это самый маленький боец сотни, казак Каргинской станицы Пляскин, шустрый, вечно в движении, — колобком покатился в избу. Степенный Глинов, разнуздав чалую кобылу, присел на корточки, видимо, цигарку закручивает.

Субботов, завидев бегущего Тимофея, поспешил ему навстречу:

— Запалишься... Разве можно тебе такой прытью-то?

Тулагин в изнеможении упал в протянутые Софроновы руки, обхватил друга за плечи:

— Ничего, сейчас отдышусь... Собрал? Привел ребят?

Софрон улыбался:

— Принимай, командир, тридцать шесть сабель и тридцать семь лошадей!

Варвара заходилась с ужином.

— Давай, командир, помощников мне победовее, — озорно стреляли по казакам ее большие серые глаза. — Вон того соколика чубатого, — указала на Глинова. — И против него не возражаем, — теперь кивнула в сторону Ухватеева. Усмехнулась, оглядывая колобка-Пляскина: — Маленький тож сгодится...

Чернозеров вытащил из сарая вместительный котел:

— Давно, однако, в ем ничего не варилось.

Он передал посудину подоспевшему Пляскину, а сам вместе с Хмариным повернул к стайке. Вдвоем поймали ядреного барана с круто закрученными рогами.

— Нажировался, будя, — бубнил басом старик. — Жалковато, оно, конешно. Дык все одно... На семя не гожий уже, теперь люди пущай мясцом твоим подживутся...

Тимофей уловил в голосе старика жалостливые нотки, проговорил:

— Ничего, Илья Иванович, за народной властью твое добро не пропадет. Разобьем Семенова, все возвернем...

Жареного и пареного хватило на целый эскадрон. И на самогон Чернозеров не поскупился, выставив на стол чуть ли не ведерный лагун.

— Помяните Федюху, сына мово. Тож вить был красногвардейцем...

После ужина бойцы кто где раскидались на сон. Тимофей с Софроном вышли на улицу проверить посты.

— С рассветом двинемся? — спросил Субботов.

— Может, пораньше, чтобы Серебровскую до светла обминуть? — засомневался Тулагин.

— Серебровскую опасаться нечего. В станице, кроме есаула, твоего крестника и десятка белоказаков, никого нет. Поручик увел эскадрон куда-то. А дружина — она и есть дружина: никакая не боевая сила.

Тимофей усмехнулся:

— Заглянуть бы в гости к есаулу. Должок отдать.

— А что? Можно. У ребят руки чешутся.

— Хорошо бы в постелях, тепленькими застать...

— Вполне можно.

— Значит, пораньше надо выезжать.

На том и порешили.

Отряд, поднялся затемно. Конники наскоро подкрепились тем, что осталось от ужина, заседлали коней.

Уходящая ночь бодрила колючей прохладой.

— Утренни зори уже на осень поглядают, — накинул Чернозеров на плечи ергач. — Мерзну, однако. Дык дряхлеем...

Старик провожал тулагинцев до березняка, где в высокотравье вилась таежная стежка.

— По ей вы без опаски через перевал — до самой станицы. Тута никого не встретите, — напутствовал он. — А дале — как придется. На Марьевку, значитца, через Колонгу, Михайловский хутор. Туда, посчитай, верст сто с гаком, а то и боле. Но дорога не шибко людна. — Чернозеров напоследок тронул Тимофея за колено: — Жалко, паря, однако, прощеваться с тобой. Привыкли мы к тебе с Варварой. Дык што поделаешь. Храни тебя бог...

Тимофей в последний раз оглянулся на заимку. Отсюда, от березняка, в предрассветной светлеющей серости она увиделась ему низко прижавшейся к болотному лугу, сиротливой. Между избой и ближними копнами сена застыла одинокая женская фигура.

После перевала отряд Тулагина окунулся в густой туман. Лес кончился, где-то рядом должна быть станица, но сориентироваться трудно. Людей как бы накрыл молочный колпак. Вытяни перед собой руку — пальцев не увидишь.