З Валентин - За чудесным зерном

Ботинки с раннего утра стояли вычищенные в коридоре за дверью. Костя принес их. Клавдий Петрович сунул ногу в ботинок, — нога не влезала. Профессор попробовал натянуть второй ботинок, но и эта попытка была неудачной.

— Какой дурак набил мои башмаки бумагой? — с сердцем сказал Клавдий Петрович.

— Что такое? — произнес он с изумлением, вытаскивая из ботинок деньги и документы.

Костя стремглав бросился в коридор и нос к носу столкнулся с пропавшим товарищем.

Лицо Вити сияло. Подложив деньги в ботинки, мальчик поступил как настоящий герой самого заправского приключенческого романа.

— Сумасшедший! — тряс его Костя. — А вдруг сперли бы опять!

— Я из–за угла глядел!

Завтракать пошли втроем. Ребята ели и болтали, болтали и ели. Через десять минут Клавдий Петрович узнал и о Витиных приключениях, и о чудесном зерне, и о Халиме.

Только в одном не сознались ребята — не рассказали, откуда они: боялись, что Клавдий Петрович отправит их обратно. Но профессор покусывал жиденькую бородку и одобрительно помаргивал сквозь выпуклые стекла очков.

— Ну, ладно, — сказал он под конец, — похлопочу. Может быть, оба поедете.

Тяжелый «Восток» нырял на зеленых волнах Каспия. Сначала носом вверх пароход взбирался на гребень волны, потом носом вниз летел по склону водяного холма, а корма вздымалась и глядела в небо.

Каспийское море ревниво сторожило путь в Азию, не хуже сказочного дракона. Почти все пассажиры лежали вповалку, измученные качкой. Немногие счастливцы любовались зелеными кипящими волнами и ярким блеском неба.

Костя всю дорогу был болен. Профессор тихо стонал на койке. А Витя, балансируя на палубе, с жадностью старался уловить вдали смутный очерк азиатского берега. Но когда впереди затемнелась долгожданная полоска земли, он с сожалением взглянул на сердитое взлохмаченное море.

Желтые, измученные пассажиры выползли на пристань. Костя с нежностью глядел на неподвижную старую землю. Правда, и теперь ноги его тряслись и как бы разъезжались, но с каждой минутой становилось легче.

— Клавдий Петрович, — с упреком обратился он к зеленому, как антоновское яблоко, профессору. — Зачем вы решили ехать морем? Ведь и вас укачало до полусмерти.

— Да, — смущенно сознался Клавдий Петрович, — теперь я припоминаю, что на море меня всегда укачивало. Нужно записать, чтоб не забыть в следующий раз.

Наши путешественники перебрались с вещами на вокзал. Отсюда открывался прекрасный вид на Каспийское море, но Клавдий Петрович уселся так, чтобы не видеть беспокойных волн. Мальчики ушли гулять по городу. Но Кра- сноводск им показался неинтересным. Тихо, глухо. Нет ни исторических памятников, ни садов, ни фабрик.

Побродив по городу, товарищи вернулись на вокзал.

Поезд, не торопясь, начал отмеривать дорогу. Мальчики глядели в окно. Перед их глазами колыхалась печальная степь. Безводный край.

На тысячи километров — питьевая вода, солоноватая, густая, задыхающаяся на дне колодцев.

Живая вода рек — Атрека, Теджена, Мургаба и тех нескольких ручьев, что текут с горного хребта Копед — Дага, разобрана, уведена в оросительные каналы, тщательно распределена по всему краю, потому что вода здесь дороже всего, часто дороже человеческой крови.

Настоящих рек на всем пространстве до Мерва — только три, немного и ручьев.

За редкими пятнами зелени, за орошенной землей, наконец за степью, то глинистой, то солончаковой, грозно улеглась пустыня.

У моря морщились дюны — ровные, длинные гряды песка. Дальше шли бугристые пески, покрытые тощей растительностью. И наконец начинались барханы: подковообразные высокие песчаные насыпи. Беспрерывно осыпались они при дуновении ветра и, как живые, передвигались ветром с места на место.

Было лето, и степь омертвела от долгого зноя. Мальчики знали по рассказам Халима, что весной, после дождей, все огромное степное пространство, чуть ли не в несколько часов, расцветает розовыми, алыми, синими и желтыми красками. Растения торопятся прожить свою короткую жизнь.

Но теперь удушливый летний зной застилал весь край, мутная пыль взвивалась по ветру, а зелень свернулась черными струпьями.

Проехали станции Джебел и Кзыл — Арват, проехали раскаленный Ашхабад.

Наконец показался белый Мерв.

Мальчики–разносчики звонкими голосами предлагали на станции холодную воду, душистые фрукты и сладости на бараньем жиру.

— Ну, вот и товарищ Веселов, — сказал профессор и замахал рукой. — Иван Викентьевич!

— Наконец–то! — и Веселов потряс руку Клавдию Петровичу. — Здоровы? Благополучно? Где же Мирзаш?

— Вот, — профессор указал на Витю и Костю.

— Вы что ж, — своего старика в двух молодых парнишек превратили? — рассмеялся Веселов.

— Ногу сломал Мирзаш… А ребята ничего… хорошие. Возьмете их? — просительно заморгал сквозь стекла очков профессор.

Веселов улыбался, но взгляд его стал серьезен и внимателен. Мальчики украдкой и с тайным страхом поглядывали на него: этот человек решит их судьбу.

На загорелом лице лежал отпечаток здоровья. Серые глаза смотрели ясно и зорко. Никакие занятия не могли испортить зрение Веселова, и товарищи шутя уверяли, что он никогда не пользуется микроскопом.

Сын железнодорожного мастера, Иван Викентьевич, чуть не с детства боролся за жизнь, бегал по урокам и голодал, но за науку держался, крепко.

Еще в 1917 году, когда Веселову было девятнадцать лет, его на втором курсе Московского университета уже считали «подающим блестящие надежды».

В 1918 году Веселов взял в руки винтовку и только в 1923 году сдал ее вместе со своей красноармейской шинелью.

Но все эти пять лет войны он таскал за собой растрепанные университетские книги, и учебный курс входил в его память на редких роздыхах, входил несвязно, сумбурно, зато крепко–накрепко.

И практически он не прерывал работы.

Скрываясь в Кавказских горах от белых, бродя неделями в сибирской тайге, в зеленой плесени белорусских болот, у синего моря за взятым Перекопом, — всюду Веселов урывками наблюдал жизнь птиц, рыб, четвероногих, гадов и вел записи. А когда лежал раненый в лазарете, приводил в порядок свои наблюдения и отсылал записки отцу.

Закончил красноармейскую службу, и тогда заметки, написанные на клочках бумаги карандашными огрызками, стали переписываться в аккуратную тетрадь. Веселов вернулся в университет и вновь принялся за зоологию. Он уже с успехом принимал участие в двух экспедициях. Теперешняя экспедиция была третья по счету.

Но ничего этого мальчики не знали.