Николай Камбулов - Обвал

Лицо ее вдруг засветилось, крашеные губы вздрогнули, оттопырились — похоже было, что она в эту минуту мысленно ощущала близость Зиякова.

— А «папашка»? — тихо спросил Митя про Токарева.

— Фу! «Папашка» ревнючий… Я терплю его из-за подарков. В этом деле, Митенька, мой «папашка» амбарчик, набитый ценностями. Вчера он подарил мне рубиновую подковку. — Она распахнула пальто — на ее высокой груди вспыхнула яркая дужка.

Полина Алексеевна еще стояла с выпяченной грудью, еще глядела на Митю глазами, наполненными торжеством и просьбой, как тихо отворилась дверь — появился объемистый Саликов, обвешанный сумками.

— Сынок, вот ты каким делом занимаешься! — усмехнулся он и, сбросив с себя сумки, воззрился на Полину Алексеевну. — Пах! Пах! Женщина высшей прелестности. А теперь, Полиночка, послушай новость. Большой новость… Сейчас, сейчас. — Он сел за стол. — Новость такой, Поленька, золотце, твой «папашка», то есть бывший штабс-капитан при царе Горохе, выдвигается германским командованием на пост головы городской управы. Выпьем за это. Водка есть.

Полина Алексеевна выпила, Митя не стал.

— Сынок, и верно, тебе нельзя. Слушай, сынок… Я очень-очень хлопотал перед господином Фельдман, чтобы он тебя взял к себе на службу. Ну, там на след какой напасть. А я тебе покажу след одного человека. За это большой деньга получишь. Так сказал сам капитан Фельдман. Танцюй, сынок, я погляжу, что ты стоишь…

Напившись изрядно, Саликов облапил Полину Алексеевну и шумнул на Митю:

— Сынок, да уходи ты отсюда!

Митя выскочил во двор, а Полипа Алексеевна сильно толкнула Саликова, и он, семеня, опрокинулся на Митину кровать. Митя услышал, как захохотала Полина Алексеевна, а потом сердито выкрикнула:

— Татарва! Смотри, в лоб получишь от моего Ахметика!.. Да не лезь, бурдюк, мне деньги не нужны!..

Уже меркли звезды, когда с шумом выкатился из сараюшка Саликов, все также обвешанный сумками, бубня что-то под нос. Митька напряг слух, но не разобрал.

Звякнул запор калитки — во двор вошел Токарев, потом, немного спустя, появились трое или четверо. Токарев повел их в беседку, образованную сплетением виноградных лоз. Расселись за столиком. Отец развязал один узел, выставил литр водки на стол. Токарев шумнул:

— Саликов, да погоди ты! Что в Симферополе-то?

Митька бесшумно приблизился к беседке, затаился в траве, смотрит и слушает, как наказывал ему Сучков накануне. Он понял: собрались распределять обязанности между собой, если их назначат в горуправу. Гомонят уж под звон стаканчиков. Верзила Сан Саныч Бухчеев, завсегдатай базарных пивнушек и бывший петлюровец, хихикает да наливает в стаканы.

— Перестань! — Токарев стукнул по столу кулаком. — А то выброшу из списка!

— Бухчей! — вдруг загорячился отец. — Ты же сука! Я мало-мало знаю, кто чем дышит.

— Господа! Господа! — опять стукнул по столу Токарев. — Я призываю к единству…

Из сараюшка показалась Полина Алексеевна и, не останавливаясь, побежала в дом. Токарев приподнялся, видно, услышал дробный цокот Полининых каблучков, объявил:

— Господа, разговор продолжим у Фельдмана. Сейчас же — по домам. — Причесался перламутровой расческой и, когда все вышли со двора, облегченно вздохнул: — Ну, Поленька, теперь наш час…

Но для Мити его час еще не настал: он имел пропуск лишь для дневного времени, да и тот врученный ему позавчера Полиной Алексеевной, чтобы ходить в магазины до «шестнадцати ноль-ноль». Тревога за жизнь Сучкова брала за душу, и он не стал ждать восхода солнца, решил пойти в горбольницу. Шел садами, крадучись. Однако, когда перелезал забор, вставший на его пути, угодил в руки двух патрульных.

— Пропуск?! — потребовал ефрейтор.

— Я по вызову господина капитана Фельдмана, — нашелся Митька.

— Ври, да знай меру, — засмеялся второй патрульный, направив на Митьку ствол автомата. — Вульф, шлепнем — и концы в воду…

— Ты к самому капитану? — спросил Вульф.

— Найн! Найн! Я к своему фатер, отцу. Мой папа господин Саликов. Господин Фельдман держит его при себе, в дежурке, чтоб говорить с посетителями, отвечать на их вопросы.

— О, Саликов! — Солдат опустил автомат. — Господин Вульф, Саликов корош, корош. Вон дежурка, — показал патрульный на бревенчатый домик с одним светящимся окном. — Иди туда.

«Еще в спину бабахнут», — не трогался с места Митька.

— Ком, говорят! — толкнул прикладом в спину Вульф. — Бистро!

«А может, и пронесет?» — подумал Митька и поспешил к деревянному домику, не оглядываясь для храбрости.

Приемная Фельдмана — небольшая комнатушка с единственным окном, взятым под железную решетку, голый двухтумбовый стол, три потертых венских стула, рядком поставленных у глухого простенка, и диван, тоже видавший виды, пристроен возле окна. На нем, на этом диване, запрокинув голову, похрапывал отец, освободив вислый живот от ремня.

Митька открыл дверь, переступил порог… Саликов быстро поднялся, опоясал себя ремнем, потянулся было к висевшей на стене винтовке, но, махнув рукой, осклабился:

— Здравствуй, сынок! Ты ко мне?.. Садись, — показал Саликов на диван. — Ну вот, соглашайся, сынок. Есть возможность взять большая деньга… Слушай, слушай… Был я дней десять назад в горбольница… И подсмотрел… Твоя Маринка, краля, юркнула в тифозную. Я приоткрыл дверь — и что же?.. Краля твоя шушукается с тифозным. Пах-пах!.. Человек тот русский. Не иначе как командир Красная Армия. Ах, Митька, вот деньга будет!

— Ты об этом, отец, сообщил Нейману?

Саликов подвинулся к Мите, сощурил глаза.

— Да я же, сынок, не дурак! — Он с азартом потер ладонь о ладонь. — Я получу большой деньга из рук господина Фельдмана. Может, сегодня и получу, чего тянуть… Теперь, сынок, мы свободны на вечные времена. И тут уж не зевай, пока дается. Ну что за крымчанин, когда один жена! И общий дом с женой. Вот женишься на санитарке Марине, сам узнаешь, какая деньга нужен женатому…

«Это ужасно! — подумал Митя. — Его просто не остановишь, если запахло деньгами… и женщинами».

— Отец, ты где живешь?

— В том же домике, в котором раньше жил, извини, сынок, жил с той буфетчицей, что умер. Заходи, сынок, как-нибудь. Посидим, шалтай-болтай. Теперь что хочешь, то и делай… Иди, сынок, уж, кажется, рассвело, — кивнул Саликов на окно.

«Деньга, деньга! Что еще надо коренному крымчаку?! Деньга есть — хан! И царь! — торжествовал в душе старик Саликов, поджидая себе смену на дежурстве в приемной Фельдмана. — И сын Митька, похоже, понял, что жить умеючи можно. Да ты, сынок, зря дичился меня раньше. А теперь понял, что комсомол — одна шалтай-болтай».

В домик вошел Сан Саныч Бухчеев, которого Саликов тоже знал как завсегдатая базарных пивных ларьков, и он отметил про себя: «Залез в активисты с целью построить себе два пивных ларька».