Николай Камбулов - Обвал

— Хах-ха-ха! — рассмеялся Саликов, снимая с гвоздя винтовку.

— Ты что ржешь?! — Бухчеев сильно нахмурился и, приняв от Саликова винтовку, резко продолжал: — Отрастил живот-бурдюк! Разбух на краденом золоте!

— Ты что?! Ты что наговориваешь, Бухчей?!

— Иди уж к своим «зенсин»! Только смотри, как бы тебе не влетело в оба уха разом.

— Да что ты, Бухчей! Один веревка связал нас. Хи-хи! Эх ты, пивной ларек! И больше не начинай, — уже за дверью добавил Саликов.

Было темно. Саликов наткнулся на телеграфный столб, включил фонарик. На столбе, пораненном осколком, наклеена бумага с типографским текстом. Успел прочитать лишь название «Приказ № 4 немецкого командования», как чья-то рука легла на его округлое плечо.

— Татарин, ты плут!

Съежился, оглянулся — стоит возле немецкий капитан, холеное, чисто выбритое лицо, тонкие губы поджаты.

— Признавайся, где ты прячешь ценности?

Саликов опознал в капитане дружка Фельдмана, прибывшего недавно во главе какой-то команды, солдаты которой уже шастают по домам и поднимают гвалт в квартирах. Вспомнил и фамилию — Нейман. Взмолился:

— Прости, господин немец!.. Мало-мало есть… Но кто тебе, господин немец, сказал? Я этого шайтана резать буду.

— Сказал мне господин Бухчеев. Он такой же вор, как и ты. Слушай хорошенько… Я тебя отпущу! Но с условием: если ты, разбойник, краденые вещи доставишь мне. Ступай! Да не вздумай скрыться, найду под землей!..

Дул леденящий ветер. До рассвета еще далеко. Саликов торопливо шагал домой. «Какой шакал! Резать буду тебя, Бухчей!» В темноте он и не заметил, как оказался возле своего дома. Из подвала светил огонек, там, в подвале, он хранил подарки для своих женщин — кольца, серьги, отобранные при аресте у местных жителей. «Бухчей!.. Ты кого грабишь-то!» Нож сам попросился в руки.

Хлопнула подвальная дверца. Саликов занос нож. А человек, вышедший из подвала, отпрянул в сторону:

— Отец! Это я!

— Митька! Ай, сынок! Сынок… Ну, заходи в дом, будем говорить о жизни. А подвал закрой. — И сам бросился закрывать на замок.

Пока он закрывал подвал, Митя успел зажечь в передней керосиновую лампу, довольно ярко осветившую небольшое, почти пустое помещение — голый обеденный стол да железную кровать, приставленную к глухому простенку с ковриком, на котором изображен турецкий султан с молодой наложницей.

— Сынок, раздевайся, ты ж дома… А что ты в моем подвале искал?

— Ничего не искал, просто прятался от гитлеровцев.

— И вещей никаких не брал? Ты, сынок, не шали, власть нынче строгая! Зачем пришел-то? За мной, что ли? Или ты, сынок, прослышал, что немец отдает город под грабеж?.. Так и тоже мало-мало хочешь? Садись за стол, накормлю. Вино есть, сыр, шурпа…

Он начал готовить стол, все глядя на Митю. Ему показалось: за пазухой у сына что-то хранится… Или золото, или оружие. Нет, скорее всего, золото. «Ограбил все же, ограбил…»

— Немец после русских земель пойдет на Египет, — сказал Саликов, налив рюмку. — А Крым отдают Турции, а турки дадут полную свободу нам, коренным крымчанам. И жить будем, и гулять будем. Ты, сынок, имей соображение. Крым от России отколется. Немец Москву взял…

— Брехня!

— Ну-у! Ты не очень-то шалтай-болтай!.. Что у тебя за пазухой-то! Золото, что ли?.. А ну выкладывай!

Митя резко поднялся:

— Я пришел… убить тебя, отец! Кровь за кровь! Смерть за смерть!

— Ты мало-мало ошибаешься, — не растерялся Саликов, выдержал испытующий взгляд сына. — Я хитрый татарин, немца вокруг пальца обвожу.

— Ты холуйствуешь у кровавого Фельдмана! Шастаешь по больницам и выдаешь фашистским палачам русских командиров!

— Я всего, как и прежде, утильщик. — Он закрыл лицо руками. — Аллах видит… Я правоверный. — Из-под его ладоней, оплывших жиром и лоснящихся, показались слезы. — Сыночек, я твой любящий отец. Немец шайтан! Там, под подушкой, посмотри, лежит кошелек, а в нем на бумажке я дал клятву на верность своему народу… Немец буду резать!

Митя бросился к кровати, отвернул подушку — пусто, никакого кошелька нет. Он было взялся за матрац, но руки его вдруг ослабли от резкой боли, пронзившей левую лопатку. Скованно повернулся к столу и встретил отца лицо в лицо: отцовское, круглое, с перекошенными тонкими губами, оно наплыло и загородило от Митиных глаз все, что было в комнате — и свет от керосиновой лампы, и окна, занавешенные каким-то тряпьем, и коврик с изображением турецкого султана, и грязный, давно не беленный потолок…

Вторым ударом ножа Саликов свалил сына на пол, лихорадочно обшарил его одежду и, не найдя золота, отшатнулся от убитого в злобе и страхе…

Оказывается, когда Саликов шел в темноте по городу, проклиная Бухчеева, за ним в сопровождении наряда по пятам следовал капитан Нейман с той же мыслью о золоте. Трагедию между отцом и сыном капитан экзекуционной команды переждал под окном. И как только в доме что-то грохнуло, рванулся в переднюю.

Саликов, испачканный кровью, успел подняться и выпить из бутылки остаток вина. Вошедшего и переодетого в гражданскую одежду Неймана он поначалу принял за Бухчеева.

— Бухчей! Ты, сука, лижешь капитану Фельдману задницу, своих предаешь!. — Саликов вскинул нож, по тут же грохнулся замертво, прошитый пулями из пистолета Неймана.

В холодной, уже несколько дней нетопленой ординаторской Марина стирала в тазу задубелые от иссохшего гноя и крови бинты, простыни, торопилась — хотела до наступления утра, пока еще не появился на дежурстве ефрейтор Вульф, предупредить Сучкова о нависшей над ним угрозе, чтобы он на время покинул изолятор и вообще горбольницу и что в этом деле поможет ему Митя, который вчера решил разузнать, кто мог донести фашистам о том, что он в изоляторе.

В ординаторскую тихо, бесшумно вошел Сучков. Марина отжала постирушки, сложила стопкой на столе.

— Иван Михайлович, тебя надо спасать. — Она села на табуретку, положив руки на стол.

У Сучкова заныло сердце: Марина сильно изменилась — косички обвисли, на лбу морщины, живые карие глаза уже не излучают свет, а пальцы рук все в узлах от непосильной работы. «Мариха, Мариха, выдержишь ли ты, если и в самом деле подкатится к тебе этот гадючий Муров, — думал о своем Сучков. — Тебя саму надо в первую очередь переправить на Тамань. Только с помощью Густава это можно сделать».

— Перевяжи, Мариха, — попросил Сучков. — Да набинтуй побольше. — Сучков снял тужурку. — Только обинтуй старыми окровавленными бинтами… Если собакам бросят, то при таких бинтах овчарки не возьмут… А я буду бороться до конца… Мариха, мне нет места на земле, пока жив палач Теодор. Приглашают на работу в Германию. Это ловушка капитана Фельдмана. Я еще точно не знаю, но мне кажется, фашисты готовятся к массовым расстрелам жителей города. Я видел во Львове Вулецкую гору, знаю, что это такое…