Владимир Маталасов - Тайна Вселенской Реликвии

Как-то раз, один художник, взялся писать картину с ликами Святых. Всё шло у него хорошо, пока очередь не дошла до образа Иуды. Сколько он не бился над ним, всё было напрасно. Тогда художник решил отыскать натурщика. Долго он искал человека с обличьем Иуды. И вот, почти отчаявшись, он случайно, напоследок, забрёл в один грязный, пьяный притон на окраине города и… нашёл то, что искал.

Художник пригласил этого человека к себе, и тот, за хорошее вознаграждение, согласился ему позировать. Но вот художник приметил, что человек этот как-то пристально, с интересом разглядывает его.

– Что это вы на меня так смотрите? – спросил он.

– А вы меня не узнаёте? – задал тот встречный вопрос с какой-то сатанинской улыбкой на лице.

– Нет, не узнаю, – ответил художник, не в силах вспомнить, как бы не напрягал память.

– А вы повнимательней вглядитесь в меня. Что: не узнаёте?.. А ведь мы с вами уже встречались.

Как не приглядывался художник, как не вспоминал, но – увы, припомнить этого человека так и не смог.

– Так кто же вы, чёрт подери? – снедаемый любопытством, воскликнул художник.

Бродяга, сверкнув недоброй, зловещей улыбкой на испитом, дряблом лице, ответил:

– Ну хорошо, я вам напомню. Пять лет тому назад вы так же, как и в этот раз, приглашали меня к себе, чтобы написать с меня образ Иисуса Христа!..

Не желая идти на сделку со своей совестью, повинуясь внутреннему протесту против несправедливости, подлости и лжи, Остапенко подал заявление об увольнении с завода. Прошение было отклонено, а его самого перевели на должность заместителя начальника цеха вспомогательного производства. Директором завода был назначен Шишкин.

– Богданчик, Богданчик! – ободряюще улыбаясь, но с некоторым сожалением в голосе, сказала ему тогда Ольга, возвратившаяся к этому времени из командировки. – Ну кому ты собирался что-либо доказать своей отставкой? В этом – весь ты, похожий на человека, объявившего голодовку в знак протеста против того, что Земля вертится не в ту сторону. Вот чудак!.. А в общем-то скажу тебе так: никогда не сожалей о чём-либо уже содеянном. Значит так надо: судьба. А насчёт всех этих козней, так ведь это во все времена и эпохи: была бы жертва, палач найдётся. Ты лучше вот что… Бери-ка отпуск, да поезжай вместе с Саней к себе на родину, в Севлюш. Развейся, отдохни немного, и поймёшь, как всё же жизнь хороша и мир прекрасен…

С той поры прошло девять лет, исподволь, незаметно. Но тень горьких воспоминаний так по сей день и заслонила собой окружающую действительность, увлекая его своими невидимыми нитями в далёкое прошлое…

– Что-то Сани нет долго, – забеспокоился Богдан Юрьевич, выходя из состояния полузабытья и посматривая на часы сквозь ход преломлённых, колышущихся лучей уличного освещения. – Засиделись, наверное, у Степана Павловича.

Ему нравилось окружение сына – и его друзья, и их родители, да и директор школы, с которым был немного знаком. Вот только с успеваемостью у них что-то не всё в порядке, да ещё какие-то странные перезванивания по ночам.

– Надо бы серьёзно поговорить с сыном, – подумал Остапенко, и поднялся с кресла.

2. Точность – один из элементов культуры.

– Вот о чём бы мне хотелось поговорить с вами, друзья мои, – начал Степан Павлович, когда ребята, раздевшись, прошли в ярко освещённую комнату, обклеенную красивыми, цветными обоями приглушённых тонов и оттенков. – Усаживайтесь поудобней. Так вот, во-первых. Что это у вас там с Шишкиным произошло? Звонили из районо, просили разобраться: сказали, что по вашей вине его кто-то крепко поколотил. Это правда?

– Ему бы не так ещё надо, – возмутился Кузя и подробно поведал о ночном происшествии.

– Та-ак! – облегчённо вздохнул Ремез, постукивая кончиками пальцев по столу. – Тогда это, конечно, в корне меняет суть дела. Но и вы-то тоже хороши. Кто же в вашем возрасте шляется в такое позднее время по пустынным улицам? Ну уж раз так случилось, вины вашей в том нет. Только в следующий раз будьте осмотрительней и по ночам не разгуливайте: всякое может случиться.

– Так из-за этого наука что ли должна страдать? – запальчиво вымолвил Кузя.

– Это ты о чём?

– Как о чём? Да ведь мы же с Саней в этот вечер разрабатывали ход эксперимента по мысленному внушению.

– Вот как? – Степан Павлович с нескрываемым интересом посмотрел на своих учеников, довольно поглаживая усы. – Интересно, интересно! И что?, получилось, как задумали?

– Ещё бы не получилось! – как-то торжественно произнёс Саня и даже засопел от удовольствия.

– Ну-ну! Может и меня введёте в курс ваших проблем? Разумеется, если это, конечно, не секрет.

– Да что вы, Степан Павлович! – запротестовал Саня. – Какие у нас могут быть от вас секреты? – и он подробно изложил ход состоявшегося эксперимента с его результатами.

Степан Павлович внимательно слушал.

– Я почему-то был уверен, что вы добьетесь своего, – немного помолчав, промолвил он после завершения рассказа. – Только вот одного лишь в толк не возьму: как это вы умудрились в качестве подопытного использовать Екатерину Николаевну.

– Так мы же вам говорили по какой причине, – попытался напомнить ему Саня.

– Всё так. С точки зрения проведения эксперимента это понятно, а с точки зрения элементарной этики человеческих взаимоотношений не вписывается ни в какие рамки, – возразил Ремез, исподлобья поглядывая на друзей и пытаясь скрыть улыбку. – Вам необходимо обязательно рассказать ей обо всём и извиниться… А то, что Екатерина Николаевна даже и не вспомнила обо всём пережитом ей в гипнозе, ещё не говорит о том, что всё прошло для неё бесследно. Человеческий разум – это «Его Королевское Высочество», подсознание же – «серый Кардинал». Надо полагать, что всё ей внушённое ушло в область подсознания, и может, когда-нибудь, само собой выплывет наружу, ну, скажем например, в виде естественного сна.

– Да, – спохватился вдруг учитель, поняв, что слишком увлёкся. – Теперь о самом главном, для чего я вас позвал. Довелось мне недавно просматривать классный журнал 7-го «А» класса: плохи ваши дела братцы, плохи. Успеваемость у всех троих самая низкая. Правда, о Шишкине я не говорю: это предмет особого разговора. Но вам-то, молодцы-удальцы, не гоже ходить в двоечниках, да троечниках.

Друзья сидели с понурыми головами, виновато потупив глаза в пол и исподлобья поглядывая друг на друга. Им было как-то неловко и очень стыдно.

– В способностях ваших сомневаться не приходится, и поэтому я уверен, что всё это – временное явление, – продолжал Ремез. – Похвально, конечно, что у каждого из вас есть любимое увлечение. Знаю, например, что вот ты, Саня, и ты, Кузьма, увлекаетесь электроникой, а Митя – строит прекрасные авиамодели.