Владимир Маталасов - Тайна Вселенской Реликвии

– Чего, чего, – передразнил его Саня. – Один единственный удачный эксперимент учёных всё равно не убедит. А почему, спросят, Екатерина Николаевна тут же позабыла обо всём, что ей мысленно внушалось?

Митя не участвовал в диспуте. Он, казалось, думал о чём-то своём, сидя на скамейке и любуясь осенью. Однако, живой ум его улавливал самое главное в разговоре друзей.

– А ещё могут спросить, – словно беседуя с самим собой, вдруг задумчиво вымолвил он, – каким образом передаются мысли от одного человека к другому…

– Правильно, какой вид энергии переносит мысленную информацию, – тут же поспешил подхватить Саня, – и каким образом это осуществляется? Вот видишь сколько сразу вопросов? А ты – в газету, в журнал. Нет, Кузя, так не пойдёт, рано ещё!

Сапожков, будучи более практичным, чем его друзья, добавил:

– И вообще-то – даже любой школьник, – спросят: «А зачем, собственно, всё это вам надо? Ну, установили сам факт существования явления, потом выясните как и чем оно обусловлено. А дальше-то что?»

Друзья в недоумении посмотрели на своего оппонента, но чего-либо вразумительного в ответ сказать так и не нашлись. Они были расстроены и обескуражены убедительными доводами Митьки.

– Посоветоваться бы с кем-нибудь надо по этому поводу, – придя к твёрдому убеждению, предложил он.

– Правильно, – воспрянул духом Кузя, – со Степаном Павловичем…

Как много и много позже выяснилось, что в этот самый день Митька решил без лишней огласки самолично поставить опыт по телепатии, по своей, упрощённой методе. Явившись домой, он долго что-то вырезал, паял и примерял к своей голове, а за ужином сказал своей матери, Любви Матвеевне:

– Слушай, мам! Когда я сегодня лягу спать, то вот эти два электрода, – и он показал ей две круглые, металлические пластинки, – я прикреплю к своей голове. А вот эти два, прикрепим к твоей. Когда я буду спать и видеть сны, они обязательно должны тебе передаться вот по этим проводам. Когда я проснусь, то расскажешь, какой сон мне приснился.

Ход мыслей его был ужасно прост: если приложить к своим и маминым вискам электроды и соединить их проводниками, то биотоки его мозга потекут к маминому, и она уловит его мысленную информацию. Это попахивало авантюрой. Однако, доверчивая и не особо-то грамотная Любовь Матвеевна согласилась: а что ей оставалось делать?

Этой ночью она сидела у изголовья спящего сына. У каждого на голове красовалась повязка, прижимавшая к височным областям электроды, соединённые между собой двумя проводниками. Бедная, бедная мать! Так и просидела она всю ночь напролёт, улавливая биотоки бессовестно дрыхнувшего и храпящего на всю ивановскую сына, раскрасневшегося и нахально раскинувшегося на кровати, пытающегося таким чином постичь тайны доселе неведомого.

Она сидела и смотрела на сына. Боже! Как похож он на отца! И в кого только такой вымахал? Она жила своими детьми, и всё, что могла, отдавала им: и душу, и сердце. Они платили ей взаимностью. Митя был спокойным, уравновешенным, добрым мальчиком и очень любил своих родителей. Он охотно прислушивался к их советам, чтил их, чем мог – помогал, добросовестно выполнял их поручения и наставления. Отца он любил, и жалел.

Геннадий Акимович работал на моторостроительном заводе. Это был слесарь высшей квалификации и слыл мастером «золотые руки». Он любил пошутить и побалагурить, оставаясь при этом человеком слова и дела. Всё-то у него клеилось и ладилось до тех пор, пока он не был признан лучшим рационализатором среди работников предприятий машиностроительной отрасли. На большие деньги стали слетаться дружки-мотыльки, как на огонёк. Он начал закладывать, иной раз пропивая и зарплату. Лечение не помогало. Во всём остальном это был хороший, добропорядочный муж и отец.

Старший, девятнадцатилетний сын Фёдор учился в мореходном училище, на капитана. От него Любовь Матвеевна часто получала весточки. Как всякий любящий сын, он в своих письмах не забывал справляться о здоровье родителей, их жизни, и очень беспокоился за отца. У него всё складывалось, как нельзя лучше, и мать гордилась им…

– Ну как, мам? – едва оправившись ото сна и протирая кулаком заспанные глаза, первым делом спросил сын у матери. – Видела, что мне снилось?

– Да нет, Митюш, что-то ничего не разглядела, – не сразу отозвалась она, виновато заёрзав на стуле и подбирая слова, чтобы не обидеть сына. – У тебя, наверное, очень глубокий сон был.

– Да-а! – раздосадовано протянул он, позёвывая. – А в общем-то ты права! Придётся сегодня снова повторить.

Последние слова сына заставили Любовь Матвеевну как-то внутренне содрогнуться: это уже был сыновний эгоизм, хотя и невинный. Мите было просто как-то невдомёк, что его матери, как и всем остальным родителям, надо с утра идти на работу и до самого вечера гнуть свою спину на швейной фабрике, где она работала уборщицей. Но она не могла отказать Мите, она его очень любила. Промучив её подобным образом ещё два дня, он убедился в тщетности своих попыток и решил отказаться от них.

– Мам, только ты никому не рассказывай, что мы с тобой экспериментировали… Пусть это останется между нами, для истории. Хорошо?

– Хорошо, Митюша, конечно! – поспешила успокоить мать сына, невольно смыкая веки глаз от бессонно проведённых ночей.

Да-а! Сто раз был прав Саня Остапенко, когда утверждал, что наука требует жертв.

1. Остапенко.

– Ты уходишь, Саня?

– Да, папа. Степан Палыч просил зайти сегодня к нему, всем троим.

– Что? Опять что-то набедокурили?

– Скажешь тоже! – запротестовал сын натуженным голосом, зашнуровывая очередной ботинок. – Просто велел, чтобы зашли, а зачем – сами не знаем.

Минуту спустя входная дверь захлопнулась. По одну сторону куда-то торопился по своим делам сын, а по другую – оставался отец, сам с собой наедине, в пустой квартире. Начинало смеркаться. Богдан Юрьевич безотчётно бродил по комнате, заложив руки за спину. Остановившись возле окна, он посмотрел поверх крыш домов. Небосклон был растревожен подвижным хитросплетением полуголых веток тополей. В этом году осень выдалась холодной, ветреной и дождливой. Сентябрь месяц стоял на исходе.

Вот прошёл трамвай. Свет дуговой искры, пробившись сквозь оконные ручейки дождя, на мгновение нарушил сумеречный покой комнаты. Богдан Юрьевич уселся в глубокое кресло напротив окна. Мерное постукивание дождя о карниз подоконника навевало приятную истому, располагая к воспоминаниям и будоража мысли…

Родом из далёкого закарпатского городка Севлюш, он так и остался после службы в армии в Крутогорске, где отбывал воинскую повинность. Здесь же поступил в политехнический институт, окончив его с отличием, и в том же году женился на своей кудрявой, беловолосой хохотушке Ольге, с которой познакомился годом раньше.