Мария Фомальгаут - КМ

Мы не понимаем ему. Но верим. Как тут не поверишь, когда у Ждана течет кровь из носа, сразу видно, накатило, увидел что-то из прошлых жизней, откуда-то изоттуда…

– А это как? – спрашивает Световея.

Ждан пожимает плечами. Он еще не знает. Он только знает – взрослыми.

– Работать будете. Много работать.

– А это как? – спрашивает Световея.

Ждан снова пожимает плечами. Это он тоже еще не знает. Только знает – работать.

– Вы уже не будете играть.

Молчим. Слушаем. Если у кого-то проснулась память, надо сидеть и слушать.

– Белое будет. Много белого.

Ёжимся. Белое обжигает. Мы знаем. Мы не хотим белое.

– Будет обжигать. Много обжигать.

Падают желтые листья.

– А потом ничего не будет. Совсем ничего.

Слушаем. Не верим. Не понимаем. Быть такого не может, чтобы совсем ничего не было.

Световея заливается слезами.

– Не хочу, не хочу, не-хо-чу-не-хо-чу-нехочу!

Убегает куда-то, прячет лицо. Пожимаем плечами. Нам самим сейчас хочется разрыдаться и убежать куда-то на край земли, далеко-далеко…

И теплится какая-то шальная мыслишка, непонятно откуда взялась, а вдруг ошибся Клим, ну мало ли, ну бывает, хотя… не было такого, чтобы память предков ошибалась…

Делаю вид, что строю убежище.

Сейчас все строят убежища. Так надо. Огромные, каменные, глубокие, уходящие под землю.

Мы все повзрослели. Как-то быстро. Сами не заметили, как. Ещё вчера бегали босиком и играли в сказки, еще вчера строили крылья, а уже сегодня закутались в теплые шубы и кусачие свитера, с утра до ночи строили убежища глубоко-глубоко под землей, чтобы укрыться в холода.

И точно знали, что укрываться будем уже не мы.

Делаю вид, что строю убежище. По-другому здесь нельзя.

Хорошо, что никто не видит, что я строю на самом деле.

Крылья.

Уже и не помню, как это, строить крылья, давненько я не был ребенком. Уже и не помню, как это, делать крылья, скреплять их своими снами, подклеивать несбывшимися надеждами.

Забираюсь на высокую гору. Теперь это трудно, забираться на высокую гору, усыпанную белым, колючим, обжигающим. Теперь это скользко. Раньше я не знал, что такое скользко, теперь знаю, это когда под ногами нет твердой опоры, когда мир становится зыбким и непредсказуемым.

Взмахиваю крыльями.

Падаю.

Уже чувствую, что разобьюсь, не может быть иначе, крылья не держат, скользят и скользят по воздуху вниз. Чувствую, как мои крылья замерзают на лету, раньше я тоже не знал, что значит – замерзают на лету.

Взмахиваю крыльями.

Еще.

Еще.

Еще.

Поднимаюсь выше. Еще не верю себе, что земля уходит вниз, вниз, вниз, исчезает где-то там, там.

Выше, выше…

Что-то мешает, что-то тянет к земле… а-а, ну да, конечно, сбрасываю с себя тяжелую шубу, я уже и забыл, как это – быть без тяжелой шубы и тяжелых сапог…

Земля остается далеко внизу.

Бегу босиком по звездам, взмахиваю крыльями.

Выше, выше.

Остаюсь один на один с космосом, огромным и бесконечным. Понимаю, что до ближайшей звезды буду лететь тысячи лет, если вообще удержат меня крылья.

Вспоминаю, как играли в детстве, представляли, что обогнули полземли за считанные минуты. И получалось, как-то же получалось, черт пойми, но получалось же…

Представляю, как пересекаю половину вселенной. За считанные… нет, минуты, это громко сказано, часы…

Вселенная сворачивается в мертвую петлю.

Опускаюсь на землю. Не на свою, на чужую землю. Осторожно оглядываюсь, да можно ли опускаться на чужую землю, вроде бы нет такого закона, чтобы нельзя было опускаться на чужую землю.

Меня никто не прогнал. Прогонять было некому. Но меня никто и не встретил. Встречать тоже было некому.

Здесь было лето. Это я сразу почувствовал, лето, лето – это когда под ногами твердая земля, и можно ходить босиком.

Только здесь лето было какое-то особенное. Даже не сразу понимаю, почему особенное, наконец, спохватываюсь – это лето не кончится.

Потому что…

Потому что не кончится. Никогда.

Понимаю, что я не могу быть тут один.

Тут.

Где лето.

Взмахиваю крыльями.

Опускаюсь на землю. На свою землю. Земля встречает меня холодом, я уже успел забыть, что такое холод. Холод – это который обжигает.

Холод подступает. Больше, больше, он уже не вступил в полную силу, но почти-почти. Вижу, как мои братья и сестры устраивают убежища, ложатся парами в тяжелые бетонные гробы, засыпают, чтобы никогда не проснуться. Я уже знаю, что с ними будет, память предков подсказывает мне. Много-много долгих лет будет лежать снег, а потом придет весна, которую никто не будет ждать – никто не дождется. Из бетонных гробов проклюнутся ростки, из ростков выйдут люди. Новое поколение, которое еще не будет знать, что такое осень и зима.

Круг замкнется.

Опускаюсь. Складываю крылья. Люди оторопело смотрят на меня, никак не ожидали, что появится кто-то, откуда-то оттуда, с неба, такой же, как они…

Я говорю им:

– Слушайте.

– …вопросы?

Тянется рука из глубины зала.

– Все-таки… вы мне скажите, когда на той земле бывает зима?

– Да говорю же вам, никогда.

Не верят. Не понимают, как такое может быть, чтобы не было зимы.

– Вы понимаете… не придется больше строить убежища… никогда. Не будет больше рождения и смерти… не будет…

Гробовая тишина, еще не понимаю, что к чему. Наконец, кто-то медленно, с расстановкой говорит.

– Ересь.

ОСТАВИТЬ СВОЙ КОММЕНТАРИЙ

Да вообще сжигать таких надо на кострах, совсем уже охренели… Сегодня они зиму отменят, завтра вообще бессмертными всех объявят. Куда мир катится…

Это что же будет-то… Если бы мне кто сказал, что я никогда не умру и корни не пущу, я бы такого своими руками задушил…

Сказано в памяти предков – приходит зима, становятся взрослыми, умирают, дают начало новой жизни… это же против природы идем, получается.

Грех, большой грех…

Здесь нужно что-то говорить. Что-то делать. Знать бы еще, что. Когда ведут на костер, я еще не верю, что на костер, ну быть не может, они меня просто попугать решили, попугать, не более…

Не более…

Прислушиваюсь к памяти предков. Раньше всегда прислушивался к памяти предков, когда не знал, что делать, память что-то подсказывала. Только это было раньше, здесь даже память предков не поможет, таких случаев у предков не было.

Прислушиваюсь. Так. На всякий случай. Понимаю, что прислушиваться не к чему, память предков молчит. Не так молчит, когда не знает, что сказать, а так… как будто… ее просто нет.

Совсем нет.

Пламя жалит. Больно. Больнее зимы.

Взмахиваю обожженными крыльями. Поднимаюсь в небо, с трудом, но поднимаюсь в небо.

Град стрел.

Здесь бы подняться выше, выше, только меня и видели, только нельзя выше, я должен найти её…

Световею.

Ищу в толпе одно-единственное лицо, а нет, уже не надо искать, поднимается Световея ко мне, взмахивает крыльями…