Мария Фомальгаут - КМ

Стрела вонзается в руку Световеи, подхватываю свою спутницу, только не падай, я тебя умоляю, только не падай…

Огни города тают за горизонтом.

– А это далеко? – спрашивает Световея.

Очень.

Световея кивает. Световея уже знает, что делать. Представляет себе, что мы переносимся вглубь вселенной за считанные часы.

Расправляем крылья.

Летим.

Листья.

Как они смеют все еще падать и падать.

Луна.

Как она смеет еще светить.

Хочется бросить в луну камень и разбить. Вдребезги. Чтоб не светила, незачем ей светить больше, потому что Тори нет.

Тори, это Виктория, если кто не знает.

Да никто не знает, никому это неинтересно, вообще для самого себя пишу, кому я собираюсь объяснять, что Тори – это не партия в Великобритании, и не волость в Эстонии, и не остров в Ирландии, и много еще чего не, Тори – это Виктория.

Была.

Годы жизни на памятнике.

Любим. Помним. Скорбим.

Чувство какое-то мерзкое, что так быть не должно, не должно, не должно.

Здесь нужно рвать и метать, и не рвется, и не мечется. Чувства куда-то делись, должно быть, лежат под тем же камнем, между двумя датами…

Это будет завтра.

А сегодня страшно посмотреть на стол в комнате, потому что там лежит в окружении цветов и свечей…

Тори.

Это не область в Грузии.

И не партия в Великобритании.

Это Виктория.

– Вы её давно знали?

Это полиция.

– Я её вообще не знал. И в то же время знал пять лет.

– Проясните.

– В Итер… инетр… в Сети…

– В Интернете переписывались?

– Ну да.

Солнце.

Кажется, Солнце еще не знает, что Тори нет, иначе бы не стало светить. А может, Солнце путает, есть же Тори – область в Грузии, есть же Тори – в Ирландии, еще где-то есть какие-то Тори, вот солнце и путает, и светит, потом спохватится, погаснет, океаны промерзнут до самого дна…

Острая сердечная недостаточность.

Это диагноз.

Не мой.

Тори.

Мысли путаются. Тори. Имя. Четыре буквы. Цифры на могильной плите. Строки на экране.

Это Тори.

И еще

Это тоже Тори.

И много-много еще.

А то давай встретимся.

Это не Тори. Это я. набираю дрожащими руками, клавиши прыгают, пляшут, выбивают на экране – ато дваай ствретисмя.

СООБЩЕНИЕ ОТПРАВЛЕНО

Сердце падает.

Мир замирает.

Мысленно бью себя по пальцам, не так это нужно было писать, не так, а…

…а как?

У ВАС НОВОЕ СООБЩЕНИЕ

А то давай.

Вот так по-простому. А то давай.

И адрес.

Мысли путаются. Надо вспоминать, не вспоминается, не осталось воспоминаний, ничего не осталось – боль, боль, боль.

Это было вчера.

Вокзал. Поезд отсчитывает километры и телеграфные столбы. Другой вокзал. Носильщики обступают, позвольте ваши вещи, нет у меня вещей, ничего нет.

Метро.

Прохожий смотрит на мою черно-белую карту, кивает:

– А, это вам на зеленую ветку.

Цветы круглосуточно.

– Сколько стоит букет роз?

Пересчитываю банкноты, понимаю, что не хватит.

– А мне бы что-нибудь попроще.

Белые хризантемы.

Лабиринты незнакомого города.

– А Каховская где, не подскажете?

– Какая?

– Каховская.

– КахОвская, горе вы мое!

Краснею.

– Вон, через дорогу…

Иду.

Высотка в центре двора.

Седьмой этаж.

Уже перед дверью вижу, что один цветок сломан. Вспоминаю, так было, или так стало, пока нес.

Думаю, выбросить или нет.

Вспоминаю какие-то приметы про восемь цветов.

Не выдерживаю, – сломанная хризантема летит в глотку мусоропровода.

Чив-чив-чив-чьюр-р-р-р.

Это звонок.

Щелчок замка.

Веснушки во все лицо.

Это Тори.

Хочет что-то сказать, давится собственным голосом, падает мне на руки.

Острая сердечная недостаточность.

Это диагноз.

Это тоже Тори.

– Вы возьмете на себя похороны?

– А?

– Возьмете на себя…

– А… – сам пугаюсь своего голоса, – а разве у неё… нет…

– Никого нет.

– А-а…

Стараюсь не смотреть на стол посреди комнаты, где в окружении цветов и свечей лежит…

Светает.

Или нет, это луна.

Хочется бросить в неё камень и разбить, как хрустальный шар.

Чив-чив-чив-чьюр-р-р-р.

Это звонок.

Иду в коридор.

Щелчок замка.

Оторопело смотрю на бескровное лицо. Человек энергично пожимает мне руку, вспоминаю какие-то приметы про рукопожатия через порог.

– Тингерман, к вашим услугам. Разрешите войти?

Разрешаю. Даже не спрашиваю, кто он для Тори.

Тингерман смотрит на Тори, я не хочу, чтобы он смотрел на Тори, мне кажется, он отнимает у менгя Тори.

– Вы очень любили её?

– Да.

Отвечаю да – неожиданно для самого себя.

– У меня к вам деловое предложение…

Подозреваются в похищении тела умершей…

Думаю, какого черта я согласился.

Тингерман.

Он умеет убеждать.

– Вы же хотите воскресить её?

Это Тингерман.

– Это невозможно.

Это я.

– Друг мой, забудьте это слово раз и навсегда. Пока вы будете повторять себе – это невозможно, – вы не добьетесь успеха…

Тингерман.

Мысли путаются.

– Мне нужна её кровь… её тело…

Это говорит Тингерман. Я не хочу отдавать Тори. Но я должен отдать Тори. Если я отдам Тори, я верну её, если я не отдам Тори – я потеряю её навеки.