Валерий Михайлов - Опадание листьев

– Интересно, почему богомольцы всегда такие тускло-бесцветные? – спросил я.

– Может, они пост соблюдают? – ответила Ольга.

– Гаишники тоже вон пост соблюдают, а какие у них рожи лоснящиеся.

Подождав, пока рассосутся богомольцы, мы перешли на другую сторону мощеной плиткой широкой улицы или маленькой площади. У калитки я нерешительно остановился.

– Собаки нет?

Нельзя сказать, что я не люблю или боюсь собак, скорее, я отношусь к ним с уважением, исключающим саму возможность игнорирования какого-нибудь Трезора, находящегося на боевом посту.

– Нет. Он не любит собак.

– Ты уверена?

– Не задавай глупых вопросов, особенно при нем.

В доме царил полумрак. Интересная фраза. Почему полумрак царит, а звания, например, присваивают? О, прикольный и стебучий русский язык! И так, в доме царил полумрак, показавшийся после улицы мраком, и я ничего не мог разглядеть. Я остановился у порога комнаты, боясь обо что-нибудь споткнуться или набить себе синяк.

– Привела? – услышал я властный мужской голос из темноты.

– Как ты и говорил.

– Закрой дверь.

Туман, туман, туман… Белое молоко тумана и ничего кроме тумана. Буквально, что внизу, то и вверху. И я, как порождение тумана…

Она тоже была в тумане. Я никогда ее не видел, но знал, что она здесь, рядом. С самого детства я слышал ее, чувствовал, ощущал ее незримое присутствие. Я жил ей, дышал ей, молился на нее. Я знал ее и не знал. Я никогда ее не видел. Только образ, только ускользающий силуэт, только намек. Она стала моим наваждением, моей паранойей, моей любовью. Она была рядом, здесь, в тумане, в нескольких метрах от меня. Она приближалась. Я уже слышал ее шаги, уже начал различать силуэт…

– Эротический сон? – разбудил меня Рафик. Послав его как можно дальше, я уткнулся лицом в одеяло в тщетной попытке вернуться в сон.

– Это тебе приветик оттуда. Поэтому тебе сейчас хреново, – сказал он.

– Хреновей некуда, – согласился я.

– Это связь. Тонкая односторонняя связь, от которой кроме вреда никакой пользы. Пока. Вы еще встретитесь. Одевайся, пойдем.

– Куда?

– Завтракать. Не все же тебе в постель кофе носить.

Рафик, как настоящая порядочная сволочь, питался в столовой не в смысле общепитовской забегаловки, а в смысле специальной комнаты для еды. Столовая была обставлена с роскошью, которая могла бы поспорить даже с убранством ванной комнаты, как своей дороговизной, так и кричащей безвкусицей. Во главе стола стояло огромное массивное кресло, достойное Гаргантюа. На противоположной от кресла стене висел транспорант: БЕЙ ЖИДОВ – СПАСАЙ ИЗРАИЛЬ. Под ним, сама невинность, сидела…

– Знакомьтесь: Карина. Стенли.

– Мы вроде бы знакомы, – во мне проснулась злость.

– Вот видишь, к чему приводят случайные связи. А могло бы быть и хуже, окажись я воровкой или охотницей на органы, – сказала, приветливо улыбаясь, Карина.

– Умница! – Рафик поцеловал ее в щечку.

Карина была черноволосой красавицей с примесью кавказской крови, придававшей ей особое очарование. Двадцати с чем-то летняя спортивная плоть, излучающая страсть, подобную излучению трансурановых элементов. Достаточно было под него попасть, и неизбежная неизлечимая любовь была гарантирована. Но самым большим сокровищем были ее глаза, невинные и в то же время блядские. Глаза, которые завлекали, возбуждали, лишали рассудка.

– Что ты мне подсыпала в пиво? – спросил я.

– Оскорбляешь. За такой, как я, вы, тЕлки, не то, что побежите, на коленях поползете. Вам же пара стройных ножек не только память, вообще все отшибает, кроме небольшой детали.

– Мал золотник, да дорог.

– Еще бы! Вы себя больше ни с чем не способны ассоциировать.

– Давайте завтракать, – вмешался Рафик.

На завтрак было пять блюд, из которых я не узнал ни одного.

– Да ты ешь, не бойся. Пиявок, червей и жаб у нас нет. Извини, не употребляем.

– Жаб, вон, французы едят, – заметил я.

– Французы едят лягушек. Жаб облизывают, но не всех, не всегда французы, да и не для утоления голода. Эффект, правда, поразительный, – сообщил Рафик.

– А можно я поверю на слово?

– И не рассиживайся. У тебя сегодня трудный день.

Господи, как я ненавижу холод! Зима для меня настоящее проклятие, особенно если мороз, снег и метель. Идеальная зима – плюс двадцать по Цельсию в тени. Летом можно и плюс тридцать. Зимой я впадаю в депрессию, и могу неделями не выходить из дома. Проснуться же от холода посреди поля! Было холодно и сыро. Густой туман успел пропитать водой одеяло, и теперь уверенно подбирался к столь дорогому мне телу. О том, чтобы развести костер не могло быть и речи. Черт! Вздремнул, называется. Что они подмешали мне в еду? Рафик, скотина, еще улыбался, гад. Я представил себе, как пинаю ногами его рыхлую задницу, трясущуюся не хуже пудинга, и на душе слегка полегчало. Ровно настолько, чтобы заставить себя покинуть постель.

То, что, будучи в горизонтальном положении, я принял за поле, было небольшим островком посреди болота. Вокруг была вода. Кое-где виднелась чахлая цвета ржавчины трава, да уродливые низкорослые деревья. В общем, полная гармония настроения с природой.

Единственным способом хоть как-то согреться был бег. От этой мысли противно заныли зубы. Ненавижу бегать. Даже на автобус я спешу средним шагом. К спорту вообще у меня наиположительнейшее отношение. Пять дней в неделю я делаю зарядку, но бегать! Альтернативой бегу была холодная смерть. Я представил себя в холодной земле, и принял наиболее приемлемое решение: быстрый шаг. С одной стороны, это не так оскорбительно, как унижение себя бегом; с другой – хороший способ согреться. Я еще раз представил себе, как пинаю ногами жирное седалище Рафика, и двинулся в путь.

– ………………………………..!

Холодная вода (я вместо того, чтобы подобно пони, бегать по кругу, отправился куда-то вдаль) заставила меня вспомнить все ненормативные выражения, которые я когда-то слышал. Я прибавил шагу, а через несколько минут побежал легким бегом. Во мне появилось беспокойство, переходящее в страх, а затем в панический ужас, под напором которого рухнули стены моего сознания, и я помчался вперед, ведомый темными, придонными инстинктами подсознания. Тело, питаемое страхом, неслось, что было сил. Вдруг я достиг критической точки. Страх исчез. Вернее он продолжал заставлять набирать скорость, но это уже был не я. Я больше не отождествлял себя с усталым испуганным человеком, пытающимся убежать от неведомой ему опасности. Я выбрался на небольшой холм. Туман рассеялся, и я мог осмотреться. Новая волна ужаса окатила меня с головы до ног.

Там, где еще несколько минут назад мне снились сладкие сны, находился страшный монстр. Ни один ночной кошмар не мог бы породить такое чудовище. Тварь металась по острову, постоянно возвращаясь к моей постели. Затем зверь остановился, поднял свою ужасную морду и закричал. Он взял след.