Татьяна Малыгина - «Я крокодила пред Тобою…»

– …а-а-апчхи-и! А-а-а-а-а-а…

– Кто там?!

– Девочка!

Марина увидела смуглое сморщенное тельце, длинные, почти черные, прилипшие к маленькой черепушке волосики, и первыми словами в ее новом мире были:

– Копия папаши…

Пока Маринку зашивали, девочку помыли, взвесили – три триста, измерили – пятьдесят два. Абсолютно здорова. Восемь баллов из десяти по какой-то специальной шкале. Через сорок минут дочку положили Марине на живот. Лялька кряхтела, морщилась и ловила ртом воздух.

– Титьку ищет? – спросила Марина туда-сюда бегающую медсестру.

– Давай попробуй ее покормить!

– Да чем?

– Давай не спорь.

Дочку приложили к груди. Девочка со знанием дела крепко обхватила сосок. Все! С этого момента Марина поняла, что мир вокруг иной. Что так, как было раньше, уже не будет никогда. Запах молока, чистых пеленок, детской кожи, каких-то мазей тревожил и возбуждал радость одновременно. Умиротворение свернулось комочком в солнечном сплетении, сердце билось ровно и спокойно. А на груди, мирно посапывая, лежало земное Маринкино счастье. Машка спала своим первым, с мамой, сном.

***

– Маринка, смотри! Мужик какой чудной! С псом и биноклем! – соседки по палате глазели в окно, ожидая очередного кормления новорожденных. – К кому, интересно, он пришел? Глянь!

Марина медленно встала с кровати и подошла к окну. Под окнами стоял Вовчик, в одной руке он держал поводок, с которого пыталась вырваться радостная Патриция, в другой – здоровенный армейский бинокль, рассматривая все окна по порядку.

– Это мое чудо, – Марина помахала рукой.

– Вот это да! Марин, он что у тебя, военный? Статный такой, с биноклем!

– Ага, компьютерный генерал, – Марина улыбалась, забыв все передряги и обиды. Все будет хорошо. Все будет по-другому. Она поднесла дочку к окну, держа ее столбиком. Вова помахал рукой. Все. Прошла первая встреча ближайших родственников.

Их выписали на третий день. Девчонки из палаты расстроились. Марина подкармливала еще двух деток, потому что у их мамочек не было молока. Куда девать свое, Маринка не знала. Молока было так много, что его приходилось сцеживать прямо в умывальник, чтобы не разнесло грудь. Жаль добро, да что делать.

Вовка не встречал. Приехали мать с отцом, поехали в дом к родителям.

– А где этот? – Марина надеялась увидеть любящего папашу.

– Не звонил, да насрать на него, – Тамара Николаевна выглядела замотанной и до предела уставшей, – держи давай девку-то! Руку под головку! Да крепче, не наклоняй так!

– Мать, не начинай, – Иван Иванович и так все время нервничал за рулем, тут еще Тамара опять заводится.

– Слышь, ты, рули давай молча! Я троих вырастила, учить меня будете?

– Да кто тебя учит? Что опять завелась? Едем тихо, и ты молчи!

– А ты мне рот не затыкай! На дорогу вон смотри!

– Мам, ну хватит уже, правда. Дите же на руках! Чего завелась?

– Ну ничего-о, попросите меня! Помогу! Хрен вам в зубы, а не помощь! – недооцененная, как всегда, Тамарочка в обиде поджала губы, отвернулась от всех и уставилась, ничего не видя, в запотевшее окно. Доехали молча.

Дома их встретила радостная Лилька. Она крутилась вокруг двоюродной сестрички, пытаясь потрогать ее пальчики, погладить головку, поцеловать.

– Куда морду суешь грязную? – Тамара Николаевна шуганула Лильку. – Иди руки вымой поганые!

– Мама, ну ты что, в самом деле? – Марина с досадой посмотрела на мать.

– Неизвестно, где шарилась ими, и к ребенку лезет! Уйди, говорю! Занесешь заразу!

Лилька отошла. Ей стало стыдно. Она даже не знала, за что. Но чувствовала себя виноватой и бесполезной какой-то, что ли. Марина положила дочь на полированный стол-книжку, приготовленный для пеленания, застланный фланелевым одеяльцем, любовно наглаженным с двух сторон Тамарой.

– Лилечка, иди сюда, девочка. Помоги мне распеленать твою сестричку, – Марина позвала племянницу, обиженно сопевшую у телевизора.

Лиля с радостью подошла, еле дыша в сторону ребенка. Она и вправду почему-то чувствовала себя грязной.

– Что сделать, Марина? Давай скажи, что?

– Я вам сколько раз говорить буду?! Дуры вы дебильные, обе! Пошла отсюда, быстро! Переоденься, я сказала, бестолочь! Халат чистый тебе достала и платок на голову! Пока не оденешься, не подходи к ребенку!

– Мама, ты в своем уме?! Зачем ты ее унижаешь так?! Они же сестры, дай ей хоть немного самостоятельности! Ей же десять лет, мама!

– А! Ишь чё?! Заговорила! А ты вспомни, как аборт собиралась делать! А теперь – сестры! Да если б не я, хрен бы сейчас вы тут стояли умилялись!

Тамара Николаевна в обиде поджала губы. Пришла переодетая в чистое Лилька. Она чуть не плакала, потому что надела приготовленный бабушкой Маринкин халат на сто размеров больше и повязала на голову Тамарочкин хлопчатобумажный платок набекрень. Лилька чувствовала себя полной дурой в таком наряде.

– Марина, ну вы что? Не надо ругаться! – она повернулась к бабуле. – Вот смотри, я все надела.

– Да идите вы!

Маша мирно спала. Она пока не понимала, что родилась в бабьем царстве, где полновластно правила ее бабушка – царица Тамара, которая всех любила, всем хотела только добра, обо всех заботилась и за каждого готова была жизнь отдать. Но почему-то никто не ценил ее жертвы и все задыхались от этой любви.

– Скоты неблагодарные, – причитала мать уже из кухни, – я корячусь на всех вас, и ни слова ни полслова благодарности!

– Да не надо уже корячиться! – услышав ворчание, Марина влетела в кухню. – Иди отдыхай, мама! Занимайся собой! Почитай, поспи, полежи! Погуляй, к подруге своей, Клаве, сходи! Не надо на нас батрачить! Ты не можешь, что ли, жить собой?! Тебе надо все наши жизни проживать, да?! Дай мне самой прожить свое! Дай, не лезь ты в душу!

– Да нет у тебя души! Нет! Потому что ты бесчувственная скотина! Ты вообще не мать! Ты убийца детей!

Маша проснулась, заплакала. Лилька тихонько сидела на диване. Она жалела Марину. И Тамарочку тоже, немножко.

Марина взяла дочку на руки и унесла в дальнюю комнату, тихонько села, прижав ее к себе.

– Баю, баю, баю, бай… Маша, глазки закрывай… титьку мамину соси… маме счастья принеси…

У Маринки начались первые вопросы и первые проблемы. Кроме сложных отношений с матерью, во-первых, вес. Марина набрала семнадцать килограммов. Во-вторых, сон. Вдоволь поспать не было никакой возможности. Можно было подремать часик днем, но Марина ложилась на пол, цеплялась ногами за низ дивана и качала пресс. Первую проблему она решила довольно быстро, за три месяца восстановив свою прежнюю стройность. Вторую проблему мешало разрешить многое – стирка, глажка, готовка, газики. Поначалу Марина по-честному гладила пеленки с двух сторон, потом – с одной, потом плюнула на это бесполезное действо и перестала гладить их вовсе. Памперсов в начале девяностых еще не было, измученные мамочки пользовались марлевыми подгузниками, а детей советские педагоги-педиатры заставляли туго пеленать перед сном.