Елена Соколова - Избранное. Проза. Стихи.

– Нет, увольте, – Педро притворно сконфузился, – на что Вам нас кормить? А вот подождать ещё с недельку я бы Вас покорно просил, – сказал и сам вздрогнул от собственной наглости. Но себя не переделаешь!

– Ещё недельку, говоришь? – Каким-то безучастным голосом спросил Анатоль, – нет, ждать я больше не стану, – и уже кучеру: – Разворачивай оглобли, Дункан, поедем домой.

Педро начал подобострастно кланяться, тиская в потных руках шляпу. Он так и не понял, чем закончился разговор, но смекнул главное: сегодня обошлось без денежных потерь.

При выезде из ворот харчевни, Анатоль, не оглядываясь, кинул через плечо приготовленную дома банку с насекомыми. При падении она раскрылась, и с десяток ядовитых пауков и ещё каких-то «москитос» разбежались в разные стороны двора с поразительной скоростью.

В звуке упавшей жестяной банки не было, казалось, ничего особенного, но Дункан вздрогнул, как от удара молнии. Что-то сотряслось у него внутри, какие-то жуткие вибрации пронзили его от макушки до пят.

То же самое почувствовали и все в харчевне. Но сразу забыли о неприятном ощущении. И только Педро с минуту не мог понять: что же произошло? Всё потирал занемевшие вдруг щёки. Потом, пошатываясь – его затошнило – прошёлся по двору и уставился в небо. Нет, небо грозы не предвещало…

Анатоль возвращался домой и уже думал о предстоящем ужине. Сегодня он заказал Сэму лобстеров. К этому времени тот уже должен был их поймать. Анатоль любил их за отсутствие слишком пряного океанического запаха, как у тигровых креветок, например. Их мясо напоминало рачье – было сытным, но не жирным. Да, сегодня три-четыре лобстера, он, пожалуй, приговорит. На гарнир будет припущенная на слабом огне и лёгком соевом масле морковь со спаржей. А вино подойдёт белое, несомненно – «Шато д`Икем»…

Сынишка Педро, девятилетний смуглый мальчуган, забежал на кухню с радостными крикам: наконец ему удалось приручить бурундука! Они всем семейством проживали на пальмах возле дома и подходили очень близко к людям, иногда даже забегали через открытые балконы в комнаты, но в руки не давались. Стремительные, неуловимые, очень симпатичный бурундучки с полосатыми хвостами! Целую неделю мальчишка пополнял привязанный к пальме пакетик сушёными соевыми зернами, и, наконец, один из бурундучков осмелился взять несколько зёрен с его ладошки! Как он был мил! Мальчишке не терпелось рассказать отцу о том, как неподвижно ему пришлось сидеть несколько минут, чтоб не спугнуть зверька, как трогательно тот хватал обеими ручками зёрна и крошил их острыми зубками, перед тем как отправить их в рот. До чего же это было забавно!

Но на кухне отца не оказалось. Не было его и в ресторане.

Мальчик обнаружил отца в спальне. Это было непривычно. Раньше отец никогда не отдыхал днём.

– Папа, папа! – Кинулся было он к отцу и замер. Лицо того было бледным и безучастным. До страшного безучастным, таким, словно это и не отец вовсе. Он повернулся к сыну и смотрел как будто сквозь него. У мальчика пропала охота что-либо рассказывать. От неожиданности и предчувствия чего-то очень нехорошего из круглых чёрных глаз его посыпались крупные, как капли тропического дождя, слёзы. Он стал размазывать их по упругим щекам грязными толстыми ладошками.

– Поди, сынок, что-то мне нехорошо. Придёшь попозже, ладно?

Рыдая, парнишка выскочил из комнаты и побежал к матери. Которая должна была выслушать и успокоить его. Теперь и за отца тоже.

Пауль Штраубе прилетел домой небольшим самолётом местных авиалиний. Дрожа от вибраций приземляющейся машины и подаваясь по инерции при посадке вперёд, он с презрением смотрел в иллюминатор на местный ландшафт.

– Ну и дыра! Село селом, а ещё столицей называется! Разве что куры по взлётной полосе не бегают.

Пейзажик был, прямо сказать, не ахти. Там, где в крупных аэропортах полагался толстый слой бетона с вмонтированными посадочными огнями, тут зеленела травка и копошились ибисы. Кур, правда, видно не было.

Помимо воли в памяти возникли вылизанные улицы Берлина, дома с блестящими окнами, которые хозяйки мыли ежедневно. Была ли чистоплотность немцев врождённой, или стала им присущей за долгие века навязанной силой дисциплины – инквизицией или рейхом – трудно сейчас сказать; но если в фашистской Германии патруль замечал грязные окна – по ним тут же отправлялась автоматная очередь. Хочешь – не хочешь, а чистым будь. И жильё, и город свой содержи в порядке. Этим южным замарашкам всегда не хватало железной руки. Ничего, порядок не за горами…

Смуглый носильщик со стройными лодыжками и босиком уже тащил его тяжёлый чемодан к машине дочери. Увидев отца, Гретхен вышла из авто и пошла к нему на встречу. Он залюбовался ею. Гипс с её ноги уже сняли, и чуть заметная хромота казалась даже пикантной. Особенно на фоне аристократического облика, который от лёгкой худобы стал ещё более утончённым. Появившиеся недавно хрупкость и бледность не портили её. Пока. Всё же отец с тревогой заглянул в тёмно-серые, цвета северного моря глаза дочери.

– Как ты, Mein Liebling?

– О, ничего, отец, всё зажило и срослось, слава Богу! И как тебе моя теперешняя фигура? Я всё боялась, что лёжа в гипсе, располнею, но, посмотри, как я неожиданно похудела? Это просто класс!

– О, да, дорогая, тебя совсем не портит худоба. Такую красавицу, как ты, вообще ничто не способно испортить!

Она открыла багажник, и туземцу (то ли мальчишке, то ли хрупкому мужчине) еле-еле удалось затащить туда чемодан (Пауь любил даже в недолгие поездки брать с собой побольше платья). Гретхен дала носильщику на чай.

Мягко и благородно (чуть слышно) щёлкнули дверцы серебристого «Mercedes-Benz S-Class». На мониторе, вмонтированном в торпеду, отделанную полированным орехом, загорелось табло с текущими показателями. Пауля обволокло запахом дорогих духов дочери, стойко въевшимся в кожу салона, воздух в нём, благодаря климат-контролю, был прохладным. Он облегчённо вздохнул:

– Ну, наконец-то дома!

Бесшумно автомобиль тронулся с места. Гретхен уверенно вела машину.

– Но как мама, доченька?

Красивое лицо Гретхен потемнело.

– А вот мама – не важно. Ты сам её скоро увидишь. Сейчас она на процедурах. Её готовят к операции – необходимо удалить одну грудь.

– Едем к Марте, дорогая, – хорошее настроение сразу улетучилось.

Убаюкиваемый мягкой ездой Пауль, как в отчётливом сне, одну за другой стал видеть картины их жизни с женой. С его терпеливой и доброй, но такой решительной в нужный момент и предприимчивой Мартой. Ах, какой красавицей она была в молодости! Гретхен, конечно же, в неё, но не взяла у матери той мягкой, женственной кротости, которая была особенно дорога Паулю. За всю жизнь ни одного грубого слова! Но в моменты гнева или недовольства могла так взглянуть, молча, без слов, что пропадало всякое желание скандалить дальше. Ведь это она был невидимым двигателем его продвижения по службе в СС. Всегда во время поданный завтрак, накрахмаленная белоснежная сорочка ежедневно, подстриженные кустарники и политые ирисы за окном. Да, ирисы: крупные, всех цветов радуги… Сколько раз он предлагал ей нанять прислугу. Но она, как все истинные немки (настоящие хозяйки, не взирая на достаток) предпочитала любую работу делать своими руками. Женщина! И фюреру она нравилась. Часто он ставил её в пример жёнам других офицеров, вызывая у них зависть. Ах, Марта, Марта. Неужели жизнь твоя близится к концу?! Ему не верилось. Как часто он видел смерть вблизи. Он не боялся её. Да, работая по заданию партии в концлагерях, он не однажды направлял измученных опытами людей в газовую камеру. Но разве, то были люди? Уже нет. Так, бедный, отупевший от мучений скот. И потом, святая идеология нацизма не позволяла видеть в них людей. Иначе, наци не одержали бы стольких побед! А их разгром союзными войсками во главе с коммунистами был лишь роковой случайностью. Разве Александр Македонский, не успевший завоевать мир целиком, стал от этого менее великим?