Елена Соколова - Избранное. Проза. Стихи.

В этот день Мариетта зашла к Анне. Поболтать, попить кофе, погадать. Своим резким характером она уже отогнала почти всех своих подруг, одна Анна её терпела. Даже не просто терпела – нуждалась в ней. Ведь люди дружат, если им комфортно, когда они нуждаются в ком-то, когда этот кто-то дополняет их самих, даёт им нечто, чего людям не хватает в себе. Так и Анна, будучи спокойной, даже немного инертной, нуждалась в темпераменте Мариетты, питалась её буйной энергией, давая ей взамен свою душевность и участливость.

– Как мне муторно, Анна, – Мариетта плюхнулась своим сочным задом в глубокое кресло, – как тошно, беспокойно…

– Ты будешь кофе с сахаром? Добавить рому? А гренки подавать? Ты голодна?

– Ах, оставь. Какая разница? Мне всё равно. Так бы и побежала неведомо куда. Наверное, я утоплюсь. Нет мне здесь больше жизни. Я ненавижу Энрике, ненавижу его гадкую, отвратительную крольчиху с её выводком. Ненавижу этих болтливых, любопытных, зловредных соседей, которые пялятся вслед и судачат, словно нет у них своих проблем, словно чужое горе им в радость – даёт возможность отвлечься и забыть на время о собственном позоре.

– Каком позоре, дорогая?

– Ах, не всё ли равно, у каждого свой. Нет человека, нет семьи, где было бы всё гладко. У всех свои переживания. И, поверь, каждый иногда боится выйти на улицу – не хочет пересудов вслед. А когда у других случается скандал – вот им и радость: есть возможность переключить своё гусиное, гадкое внимание на других. Сегодня я, дура, в центре внимания всей деревни. Женщины злорадствуют, словно им их мужья никогда не изменяли. Мужики – те ещё хуже, забыли о работе, обсасывают подробности родов Люси и то, как она не оправдала надежд этого негодяя Энрике. Ох, как мне тошно! Не хочется жить.

– Милая, ну что ты! Какая ты мнительная и гордая! Это всё чепуха! Люди поговорят и забудут. Люди это всего лишь люди, они не боги. Конечно, кто не без греха! Разве можно их за это винить? Всё забудется завтра, ничего непоправимого не произошло, всё приходит и уходит. На каждый прилив по отливу.

Мариетта рыдала, уткнувшись в пахнущий лавандой подол подруги. Та убаюкивала её, как ребёнка, гладя тяжёлыми, тёплыми руками её голову с непослушными, жёсткими кудрями.

Дрожа и спотыкаясь, маленький самолёт местных авиалиний завершал свою посадку в аэропорту, ближайшем к жилищу колдуна.

Пауль, как всегда раздражённый неудобствами, убогостью условий полёта, прижав к груди саквояж (столько воришек среди этих черномазых!) двигался к трапу.

Пыльное старомодное такси с водителем, претендующем на автогонщика, лихо к нему подкатило, едва не задев ноги.

– Потише! Ненормальный!

– Кака довезёт сударя за час в любую точку острова! Кака не возьмёт дорого! Кака известный гонщик! – улыбаясь ровными, белыми до голубизны на тёмном лице зубами, парень приглашал Пауля в салон. У того не было сил торговаться.

Дорога к колдуну была не длинной. Но проходила через весь город, движение в котором – невыносимое. Каждый ехал, как хотел, без правил: маленькие трёхколёсные такси, так называемые «тук-тук», гужевые повозки, одинокие всадники на конях и мотороллерах, двухэтажные автобусы старого образца, – все друг другу мешали, гудели, еле-еле тянулись в нескончаемом потоке.

Пауля, позавтракавшего на скорую руку уже много часов назад, тошнило от голода, духоты и частого резкого торможения при и без того медленной езде.

– Да скоро ли уже, приятель?

– Что я могу поделать, сударь? Вы прилетели в самый разгар деловой жизни в городе. Все куда-то спешат. Э, да вы совсем бледны. Потерпите самую малость, через минут десять, на выезде из города есть отличное кафе – перекусите, отдохнёте, и в путь.

Пауль не стал возражать.

Действительно, кафе оказалось весьма пристойным, с чистым (как, впрочем, везде на острове) туалетом. На удивление для таких замарашек!

Умывшись, он попросил томатный суп и жареных на гриле креветок. И много-много питья: ледяной воды вперемешку с лимонным соком. Водителю он заказал рис. Но сесть тому велел за другой столик. Драгоценный саквояж поставил поближе к себе.

Во время еды Пауль обдумывал состояние своих дел: итак, что он имеет на сегодня? Кое-какие, незначительные в сравнении с прошлым сбережения, больную дочь и жену при смерти. И вся надежда – на какого-то местного колдуна-туземца. Он таких, прости господи, толпами отправлял в своё время в печь, а теперь, должен ему платить и смотреть, как на Бога! Абсурд.

Помимо воли в памяти всплывали картины становления Третьего рейха. Что это были за времена! Великие! Идеология, основанная на эзотерической социологии австрийца Гвиде фон Листа, надёжно пустила корни в благодатную почву – сознание немецкого народа. А кто, кроме немцев мог претендовать на звание высшей расы? Все доказательства (древние руны – алфавит наци впоследствии, и вся мифология) были на стороне его народа. Да и сама фрау Блаватская, на чьи доктрины опирался фон Лист, безапелляционно в них утверждала, что не существует никакой религии выше истины, что расизм как явление неравенства народов заложен в самом обществе. Иначе как объяснить постепенное вырождение евреев или полный дебилизм почти всех африканских народов?

Позже тайное общество «Туле» избрало своим символом свастику – древний знак благополучия и успеха. Данной небесной меткой, огненной, сами боги предвещали Третьему рейху победу, удачу и порядок.

Ох, как жарко!

И опять невольно всплывают воспоминания. На этот раз об опытах доктора Раше, проводимых с целью развить сверхвозможности человека в условиях очень низкой температуры. Он пачками замораживал узников в Дахау: кого закапывал в снег, кого заливал ледяной водой на несколько часов… Кажется, треть испытуемых из трёхсот выжило, остальные погибли или сошли с ума. В результате уничтожили всех.

– Немного холода и мне бы сейчас не помешало, – Пауль усмехнулся собственной шутке. Он всегда слыл остроумным.

– Нам пора ехать, мой господин. Но вы не возражаете, если я выкурю сигарету?

– Кури, я тоже покурю.

Пауль курил только сигары. И только местные. Пристрастился за последние годы. Сигары, ром и девочки – всего здесь было в изобилии. Но душа уставала от экзотики шумной и беспорядочной жизни. Иногда ему остро требовались покой и неспешность. Он, как и все добропорядочные немцы, был педантичен и рассудителен. И этот край с его карнавальным шумом, пёстрыми красками, немытыми окнами и не выметенными до блеска тротуарами раздражал его порой.

Пауль, покачиваясь в полудрёме в пыльном авто, сонно смотрел на великолепные пейзажи, мелькавшие за окном.