Андрей Баженов - 2k66

– Но вы, дорогие наши зрители, не должны их судить. Вам лишь следует помнить, что Бог есть наш отец и спаситель, а те, кто отвернулись от него, будут лишены его опеки. Не нам с вами судить других людей. Вы точно так же не имеете на это права, как я на то, чтобы навязывать вам свое мнение.

Храм исчез с табло. Отобразились часы, которые тут же пробили восемь вечера.

– Спасибо Небесам, что вам выпал шанс оказаться с нами в этот час, дорогие телезрители. Сейчас вас ожидают новости спорта и ток-шоу с участием смотрителей Всеобщего Верования на Третьем канале. Не переключайтесь и помните: чтобы стать преступником, достаточно мыслить как преступник.

Щелкнув пальцем по кнопке, я еще долго смотрел на выключенный телевизор. На стене били часы. Все еще глядя на черный экран, я сказал:

– Дэвид, я их ненавижу.

Мой приятель оторвал взгляд от телевизора и устало повернулся ко мне.

– Они, конечно, катят на нас бочку, но не излишне ли ты категоричен? – Задал он совершенно неподходящий вопрос. Разве не понятно, что я должен быть категоричным? – Ход умный, конечно, с их стороны, но на кой черт им делать из нас врагов народа? Мы-то с тобой знаем, что партийцы вполне могут застрелить нас в переулке, и никто ничего не скажет, так зачем же…

– Знаешь, мне плевать. Я думаю только о том, что мне через неделю выступать на Втором Всеобщем. Что я скажу?

– Можешь не приходить.

Меня не удовлетворил ответ Дэвида. Можно было подумать, что он предложил простой выход из сложившейся ситуации, но пропустить съемки означало не просто лишить себя возможности высказать мнение – это означало показать свою слабость. А я не слабак.

– Выставят трусом и дураком. Надо идти.

– И поедешь в Столицу ради… этого?

– Да, – уверенно сказал я.

Теперь Дэвид стоял у окна и смотрел на улицу. Тридцатью этажами ниже нашего офиса проходил главный проспект Города Востока, по которому сейчас последние работники фабрик возвращались домой.

Когда строительная компания «Савин и Кольт» возвела это шестидесятиэтажное здание, оно стало одним из самых высоких в Востоке. Впрочем, как и сейчас. За семнадцать лет облик города остался примерно тем же. За это время ничего не поменялось не только здесь, но и во всем Всеобщем Государстве.

– И все же, Сань, ты уверен, что тебе необходимо выступать? Можно же и отказаться. Они легко найдут замену.

Поднявшись на ноги, я приблизился к окну и посмотрел на партнера в профиль. Я никогда не был уверен, что Дэвид в чем-то сильно превосходит большинство окружающих людей. Заурядные способности, обычный ум. Где бы он был, если бы не компания отца? Как бы он мыслил, если бы не общение со мной? Люди, которые принимают мою сторону в результате поглощения моих же идей, отличаются от противников только податливостью ума. Дэвид скучен.

– А что ты предлагаешь?

– Смириться. Пусть говорят.

– Смирюсь с малой бедой – смогу смириться с большой. Именно в этом и наша проблема. Однажды отдавшийся течению человек потерян навсегда, потому что бездействовать легко и затягивающее.

– Протестуй молча. Тебе ничто не мешает заниматься обычными делами…

– Пока не мешает. Ты не хуже моего знаешь, что происходило в тридцатые с теми, кто отказывался сотрудничать с Народной партией.

– Это не аргумент в твою пользу, Санек.

В чем-то он прав.

– Бездействие несостоятельно. Нельзя противопоставлять себя кому-то и ничего не предпринимать.

– Забастовка разума? – с умным видом спросил Дэвид.

– Забастовка? – усмехнулся я. – Я что, пенсионер? Мне нужен результат, а не забастовка.

– Я тебя не понимаю.

Я в курсе.

Мне двадцать семь лет, и я еще до рождения должен был стать одним из богатейших людей Всеобщего Государства. Моя роль определяется не мной, но вот судьба… Судьба принадлежит мне. Партийцы и смотрители Всеобщего Верования скажут, что судьбой распоряжается Господь, но я не хочу в это верить.

Мне двадцать семь лет, и я здоров только из-за родительского состояния. Оно обеспечило мне сытую жизнь, теплый дом, какое-никакое образование и крепкие зубы. Что-что, а ровная улыбка в наше время ценится. Не каждому она доступна.

Что бы я ни сказал по ящику, меня попытаются выставить зазнавшимся богатеем, подтверждающим правило, что человек – его прошлое. Все телеканалы скажут, что Александр Савин – копия своего отца. Ну, нет. Нет, нет, нет. Я им еще покажу. Я не мое прошлое, и я не мой отец. Я – это мои будущие свершения.

С этой мыслью я глядел в окно. В ноябре солнце заходило рано, и сегодня, четырнадцатого числа, оно уже почти скрылось за горизонтом, освещая желтым лишь те строения, что располагались у берега или на возвышении. Верхние этажи нашего здания тоже были залиты теплым светом, но не из-за удачного местоположения, а из-за большой высоты над уровнем моря. Синее холодное поле простилалось от набережной и до противоположного берега. Другой берег залива находился километрах в пятнадцати от меня, и его скалы казались нарисованными с помощью трафарета. Монотонная линия разграничивала море и небо, полное темных облаков. Из-за них проглядывало садящееся солнце, лучи которого с каким-то трудом прорезались меж краев туч.

Обделив вниманием пустующую набережную, я перевел взгляд на параллельную ей широкую улицу, частично проходившую под главным проспектом Востока. Возле въезда в тоннель, где они и пересекались, дорога была полностью разрушена. Тяжелые бетонные плиты осыпались вниз, лишенные основания. Протянувшаяся через центр Города Востока, улица не ремонтировалась со времен Третьей войны.

Мой родной город был четвертым по размерам в стране в довоенные времена. Тогда он бурно развивался и в тридцать четвертом году представлял собой плотные ряды небоскребов, вышедших прямо из моря, которое омывало его со всех сторон. Спустя три десятилетия большинству зданий было суждено опустеть, стать железобетонными коробками без света и жильцов. Люди буквально упали на землю, оставив будущее наверху.

Абсолютное большинство многоэтажных строений рассыпались на глазах. Какие-то из них навсегда остались незаконченными, другие же не выдержали пожаров или многолетнего воздействия окружающей среды. Внизу ситуация была немногим лучше: грязные улицы давно стали нормой, разбитые витрины – обыденностью, а целые дороги виделись людям чем-то невероятным. Меня бесило это. Я подумал, что Столица должна быть в лучшем состоянии, и мои мысли вновь вернулись к предстоящему выступлению на ток-шоу.

Я отвернулся от окна и обвел скучающим взглядом комнату. Серые стены, ужасный темный паркет. Захотел заменить его на что-нибудь более светлое, но отбросил эту идею. Было и более важное дело. Я увидел на столике у кресла брошюру, на которой огромными жирными буквами было выведено: