Светлана Березовская - Особняк на Рейне

Но именно это обязывало его ко многим вещам, и публичное выступление не только от лица политической партии, но и от лица народа, который эта партия представляет, как раз входила в этот круг обязанностей. Безусловно, Альбен был не один: его коллеги тоже вносили немалый вклад в общее дело, однако Альбен фон Дитрих являлся тем самым джокером, который картежники являют только под конец игры. Он был опорой «Объединения», и именно поэтому эта партия была так сильна, и даже политические противники вынуждены были расступаться перед Альбеном.

К концу недели Альбен чувствовал себя слегка измученным. У него резко ухудшился сон: каждый раз в голове всплывали какие-нибудь отрывки из документов, совещания… Альбен был утомлен, но сдаваться он не собирался. Раз уж он это затеял, то доведет дело до конца. Фон Дитрих принципиально не отступал ни при каких обстоятельствах.

На следующий день были назначены дебаты. Альбен репетировал речь, жесты, тембр голоса, расхаживая по квартире из угла в угол. Для политика язык тела был очень важен, даже важнее, чем слова. Можно сказать одно, однако повести себя абсолютно иначе. Альбен старался не допускать досадных ошибок дилетантов. Он держался уверенно и непоколебимо, что бы ему ни говорили.

Однако в этот момент раздался стук в дверь. Как всегда без приглашения, явился Хенсель. Это был единственный раз, когда Альбен предпочел бы, чтобы Лебнира здесь не было: политик был занят делом государственной важности. Однако он, вместо того, чтобы выпроводить Хенселя вон, нацепил на себя самое радушное лицо и открыл дверь. На пороге, как и предполагал Альбен, стоял писатель, как всегда, с улыбкой на лице. Однако уже через пару секунд улыбка сменилась выражением озадаченности.

– Ты не рад меня видеть? – серьезно спросил он. Хенсель мастерски умел читать человеческие эмоции, как и Альбен, однако второй был перед Лебниром бессилен еще и из-за давней дружбы.

– Тебе прямо ответить? – уточнил хозяин квартиры.

Хенсель кивнул.

– Не совсем, – устало ответил Альбен. – Я ничего не имею против тебя, однако я сейчас слегка занят, и ты явился не вовремя. Опять ты меня не предупредил.

Хенсель пожал плечами, мол, бывает, и уже собрался уходить, когда Альбен вдруг его остановил.

– Хотя постой! Быть может, ты и есть тот человек, который мне нужен, – вдруг заявил он и пригласил товарища в квартиру.

– Ты же сам сказал, что занят, – напомнил тот.

– Это так, – подтвердил Альбен. – Я сейчас продумываю речь для завтрашних дебатов, и мне важно знать, будут ли мои слова понятны простому населению. Ты же понимаешь, законопроект принимается не только голосованием сенаторов: на это оказывает влияние и воля жителей.

Лебнир хитро улыбнулся.

– Великий Манипулятор, – так в шутку он окрестил друга. – Теперь я понимаю, почему, если вдруг надо говорить что-нибудь на публику, ставят тебя. Твои слова производят магический эффект на людей!

Альбен кивнул:

– Ну, вот, ты знаешь, как дело обстоит.

Хенсель плюхнулся в кресло и, махнув рукой, произнес:

– Ну, давай свою речь. Посмотрим, что может понять среднестатистический немецкий мозг.

Альбен протянул Хенселю бумаги и, улыбнувшись, направился на кухню, заваривать чай. У Хенселя в доме Альбена уже появились «свои» вещи: например, кресло, в которое садился только он, чашка, из которой пил только Хенсель, даже вешалка в шкафу! Все потому, что Хенсель очень редко бывал у себя дома и все свое время проводил в штабе, где-нибудь за границей или у Альбена в гостях. Можно сказать, что квартира Альбена стала для Хенселя по-настоящему домом. Именно домом, ведь здесь его ждали всегда, вне зависимости от времени суток, погоды и политической ситуации в стране.

Наконец, вернулся Альбен. Он устроился в кресле, подвинув к Хенселю чашку чая, и с надеждой посмотрел на товарища.

– Ну, что скажешь? – поинтересовался он.

Хенсель еще несколько секунд внимательно всматривался в слова, а затем, вернув Альбену бумаги, ответил:

– В принципе, все хорошо. Однако я не уверен насчет четвертой страницы: лично я оттуда понял только то, что грядет кризис, и больше ничего.

Альбен отхлебнул чаю и заявил:

– Ты понял самую суть. Остальное неважно.

– Неважно? – переспросил Хенсель и устремил недоуменный взгляд на фон Дитриха: – Зачем же ты тогда писал кучу всего еще на пол-листа?

Тот закинул ногу на ногу и сцепил пальцы в замок. Так он делал в случаях, когда нужно было объяснять что-то важное. Именно это поведение друга насторожило Хенселя. Он подвинулся к краю кресла и, опершись локтями на колени, приготовился слушать.

– Видишь ли, друг мой, здесь все не так просто, как кажется. Б о льшая часть того, что я говорю на публику, двусмысленна, – рассказывал Альбен. – Эта речь исключением не является. Мне приходится продумывать все так, чтобы и простые граждане уловили суть, а люди, сведущие в политике и государственных делах, восприняли меня правильно. Все выражено порой слишком заумно, чтобы это понял гражданин, но главное, чтобы он уловил суть. С политиками все сложнее: они понимают все твои слова, поэтому приходится добавлять термины и факты, чтобы выглядеть умнее и влиятельнее, возможно, чем есть на самом деле.

– Весьма странный метод, – рассудил Лебнир, покачав головой.

– Стандартная процедура. Множество современных политиков по всему миру пользуется этой схемой, – ответил фон Дитрих. – Очень действенная. Даже будучи, как меня называют, «чистым политиком», я все равно не могу избежать влияния.

Хенсель развел руками.

– Таковы реалии нашего мира, – добавил он.

Несколько минут товарищи сидели в тишине. Альбен вносил поправки в свою речь, а Хенсель пил чай и наблюдал за хозяином квартиры. Ему казалось, что Альбен ведет себя странно: его привычное спокойствие куда-то пропало. Конечно, Хенсель знал о законопроекте, о том, что Альбен будет выступать, но почему он так волновался, Хенсель понять не мог.

Лебнир подпер голову руками и устремил обеспокоенный взгляд на Альбена.

– Ты слишком взволнован, – заявил вдруг он.

Альбен удивленно посмотрел на товарища.

– Слишком? – переспросил он. – Слишком для чего?

– Для себя. Обычно ты не так себя ведешь.

Фон Дитрих развел руками:

– Теледебаты – вещь сложная. Все государство смотрит на тебя и слушает, что ты скажешь. Конечно, я нервничаю – как может быть иначе?

– Раньше ты не был таким нервным. Ты же привык говорить в зал, – напомнил Хенсель с серьезным видом.

– Привык, – подтвердил Альбен, – но разве я говорил, что мне это нравится?

Хенсель улыбнулся и сжал руку в кулак.

– Все сложится, не сомневайся. У тебя все прекрасно получается. У тебя есть к этому талант, – подбодрил он Альбена.