Вера Мосова - Суженый мой, ряженый

– Чего ты улыбаешься? – спросила Маруся. – Нельзя мне с Натальей ссориться, нам ещё свататься к ним идти. А ну, как откажет? Тогда Тимка страдать будет из-за её дурости. Нет уж, лучше мы уедем, пусть тут всё пока утихнет.

Анфиса согласно кивнула. Мудрая дочь у неё. Правильная. Умеет свою гордыню смирить. О детях думает в первую очередь. Прохору бы это понравилось. Он Марусю всегда невольно выделял из других детей. Даже отчитывая её за самые дерзкие проступки, он лукаво улыбался в бороду и говорил жене:

– Огонь-девка у нас выросла! Ох, и задаст всем жару!

Она такой и была всегда, но с годами научилась укрощать свой огонь, напускать царственной холодности, и Анфисе это нравилось. Она-то знала, какие нешуточные страсти кипели в это время в её душе.

Начались сборы в дорогу. Но Тимофей и Нюта наотрез отказались уезжать. Ну, с Тимкой всё понятно, он будет Дашу дожидаться. А Нюта? Она-то чего взбунтовалась?

– Поезжай с Богом, дочка, оставь их. Пусть ещё поживут тут, хоть мне повеселее будет, – напутствовала её Анфиса. – Ты не переживай, я пригляжу за ними.

Деваться некуда, пришлось Марусе согласиться.

Когда грузились в телегу, Афанасий наблюдал за этим в окно. Вот уже уложили все узлы, усадили шумное семейство Василия, Любаша обняла всех на прощанье и расцеловалась со своей матушкой, а Маруся всё не показывалась. Она в это время прощалась в избе со своими детьми, давая им последние наказы. Вот, наконец, и Маруся вышла, уселась в телегу. Тут уж Афанасий не на шутку встревожился. Неладно это! Он выскочил из своей избы, когда повозка уже скрылась за поворотом, да так и стоял в растерянности, пока Наталья не увела его.

В вагон загружались шумно и суетно.

– Спокойно, дети, не кричите так, – увещевала своих малышей Любаша, а Маруся умилялась тому восторгу, с которым всё Василково потомство прильнуло к вагонному окну.

Когда поезд тронулся и стоящий с поднятой рукой Иван остался далеко позади, Любаша почувствовала на себе пристальный взгляд. Она обернулась и увидела Николая. Тот кивнул и смущённо отвёл глаза.

– Николка! – воскликнул Василий, тоже посмотревший в его сторону, – а я и не заметил тебя, когда садились.

– До того ль тебе было?! – ответил с улыбкой друг.

Друзья обрадовались встрече, давняя ссора уже отступила на задний план. Да и когда это было-то?! Столько воды утекло с тех пор.

– Большое у вас семейство, – улыбнулся Николай, откровенно разглядывая детвору. А ведь не откажи ему тогда Любаша, и все эти черноглазые девчушки могли бы быть его дочерьми. До чего же они похожи на свою мать!

– Да, немалое, – согласился с ним Василий и представил другу всех своих детей поимённо. Филимон при этом слегка кивнул, Лена, Надя и Вера скромно присели в книксене, а маленький Петруша широко улыбнулся. Люба смотрела на своих враз притихших детей, и довольная улыбка озарила её лицо. Она была всё так же хороша, и Николай невольно залюбовался ею, что не ускользнуло от проницательного Марусиного взгляда.

– А ты-то как? – обратился вновь Василий к другу. – Как твоя семья?

– Один я, – вздохнул Николай. – Вдовствую. Сестру вот ездил навещать.

– Как вдовствуешь? А чего же с Серафимой-то приключилось? – вступила в разговор Любаша, удивлённая этой новостью.

– Беда с ней приключилась, – начал свой рассказ Николай. – Когда мы переехали в Тагильский завод, Сима была уже на сносях. Она очень ждала малыша и тщательно готовилась к этому. Мы поселились в доме её родителей, дядька не хотел его поначалу отдавать, но она так на него насела, что отступился мужик. Она всегда добивалась того, чего сильно хотела.

Любаша согласно кивнула – Сима, она такая. А Николай продолжал:

– Квартирантов выселили, Серафима весь дом после них обиходила, потолки и стены покрасила. Занавески новые повесила, всё говоривала, что ребёнок должен жить в чистоте и заботе. Достала с чердака старую колыбельку, в которой сама выросла. Отмыла её, балдахин новый сшила, бантиков всяких да кружев к нему понаделала. И ждала своего сроку. Родилась у нас дочка. Только недолго она пожила, померла вскорости от какого-то кишечного недуга. Через пару лет снова дочь народилась и тоже померла, не дожив до году. Серафима сильно горевала. Нервная стала, сварливая. Чуть что не по ней – браниться начинает. И вот прошлым летом она опять была в тягости. Да только чего-то у неё там не заладилось. Вроде, с виду баба здоровая, крепкая. Не знаю, отчего уж, только мёртвым ребёночек-то народился. Серафима и обвинила бабку-повитуху, что та, мол, её сыночка погубила, да и погрозила ей отомстить. Бабка разозлилась, махнула рукой и ушла, а та лежит, кровью истекает. Я не знаю, чего с ней делать, вот и отвёз в заводской госпиталь. Вылечили там её, но сказали, что деток она рожать больше не сможет. Выписалась Сима домой, занялась опять хозяйством, только смотрю – как будто не в себе она, задумчивая какая-то стала. Уж не ворчит, как прежде, а всё помалкивает. Однажды прихожу с работы, а у неё младенец в люльке лежит.

– Откуда? – спрашиваю я её.

– А это Ванечка, – отвечает мне Сима, – наш сыночек! Смотри, какой он хорошенький!

Я в ужас пришёл, вижу, что совсем баба рехнулась, и не знаю, чего теперь делать-то. А тут как раз околоточный стучит в ворота, а с ним доктор Иноземцев. Оказывается, украла Сима этого младенца у Иноземцевых. Спал он в саду в колыбельке, а нянька отлучилась на минутку. Вот Серафима и утащила его, она ж там все ходы-выходы знает. Видели её соседи возле дома, они и сказали это, как поиски-то начались.

Она, когда в госпитале-то лечилась, с доктором там встретилась и узнала, что Любовь Васильевна недавно сына родила. Говорят, после той давней истории, когда он Любу спасать кинулся, большой был у них в семье скандал. Хозяйка долго бранилась, грозилась мужа из дома выгнать. Вот доктор-то и присмирел, примерным, говорят, семьянином стал. Да так расстарался, что она ему ещё двух деток родила. Старшие-то сыновья в столицу учиться подались, и девчушке, у которой Люба нянькой была, уже лет десять минуло. И вот теперь ещё два маленьких парнишечки у них. Один-то уже годков шести-семи будет, а другой только народился. Ходил я к Петру-то Яковлевичу, просил за Симу, чтоб простили они её, в тюрьму не сажали. Говорю, что не в себе баба после родов-то, чтоб снисхождение имели. Ничего они мне не ответили. А на другой день арестовали Серафиму по подозрению в убийстве бабки-повитухи. Ума не приложу, когда она успела. Да и она ли это. Мне бы тогда отпуск испросить да подле неё побыть, пока она отойдёт. Но кто ж знал, что так будет?! Забрали Симу, только до суда она не дожила. Порешила себя. Так я вдовцом и остался.

Любаша сидела, потрясённая услышанным. В глазах её стояли слёзы. И Василий скорбно молчал. Им вдруг стало как-то неловко перед Николаем за своё плещущее через край счастье. В их жизни тоже много чего случилось за эти годы, но теперь-то всё наладилось. А он, бедняга, всё потерял. Люба заметила, что Николай и на лицо осунулся, и виски слегка подёрнулись сединой. А ведь ему всего-то лет тридцать. Да, побила жизнь мужика. Затянулось неловкое молчание. В это время поезд уже подъезжал к Тагильскому заводу, и Николай стал прощаться с друзьями. Василий пригласил его заходить в гости, коли будет в Екатеринбурге, и сказал свой адрес, тот в ответ назвал свой. Вдруг да пригодится. С платформы Николай помахал рукой и удалился.