Кира Соловьёва - Фениксова песнь

– Извини, друг, но времена инквизиции давно прошли. Ты не имеешь права меня выгонять.

Скульптура безмолвствовала. Впрочем, если бы ангел что-то ответил, тут бы стало одним покойником больше. Не то чтобы у меня были слабые нервы, просто к неживым предметам я относился странно. Они ведь не трупы. Кто сказал, что у камней, глины или картин не может быть души? Живописцы постоянно твердят: у меня есть любимая кисть, любимые краски. Думаете, они просто так любимые? Держите карман шире! Полюбившиеся предметы просто немного более одушевленные, чем все остальные. Но тем не менее ни один нож, памятник, кирпич или дорожный столб, с которыми я порой разговаривал, еще ни разу не подали голос.

Я перебрал камни на ладони, соскочил с постамента и вжал один рубин в рыхлую землю над могилой. Прикинул взглядом расстояние до ограды, прошел мимо выхода и пристроил следующий камень. Затем я поискал глазами холмик, который находился бы ровно напротив выхода. Ему достался предпоследний рубин. Последний я оставил у себя, на всякий случай спрятав не во внутренний, а во внешний карман куртки – чтобы достать быстрее.

Треугольник получился не слишком ровный, но и так сойдет. К тому же рубины четких границ между заговором и природной магией не имеют, соединятся за милую душу.

Я избрал могилу в центре будущей фигуры, с радостью обнаружил рядом с ней лавочку и немедленно сел. Закат почти догорел, и облака сменили цвет с красного на серый. Ограда кладбища отсюда казалась черной, а силуэт Светлячка на поле – маленьким, почти игрушечным. Стена леса пестрела множеством огоньков – духи проснулись и отправились по своим делам. Я представил, как шьероны идут зажигать костры, а таркоты плетут сеть тумана. Лесные духи всегда спешат жить. У большинства из них очень мало времени – у кого две-три, а у кого и только одна ночь. Они засыпают под утро и больше никогда не просыпаются, и там, где уснул дух, прорастает синий цветок. За многие годы существования Башни ему так и не дали названия, хотя бессмертные духи с той стороны мира называют этот цветок Aller-Stail. К языку потустороннего мира ближе всего друидский, в котором существует подобная фраза. На всеобщем она звучит как «спящая душа», и, по-моему, вполне подходит синим лесным цветам.

Вскоре начали сгущаться сумерки, и на небе появился бледный контур Дайры. Маленькая луна с любопытством посмотрела на землю, мигнула и спряталась за пушистым облаком. Как одеялом накрылась.

Ее старшая сестра, Шимра, высветила серебряную полосу в кронах деревьев, а затем и поднялась над ними во всей своей жутковатой красе – огромный пылающий круг с темными провалами кратеров. Кладбище, отзываясь на лунный свет, засияло зеленоватыми огоньками вдоль надгробий. Как на странном празднике, где я был единственным гостем.

Темнота набирала силу вместе с магией, кормила ее, как мать – грудного ребенка. Свет, созданный дакарагом, становился все ярче. От него веяло жутью, а порой слышались тихие голоса. Они были не в этом мире и не в потустороннем, а где-то между тем и этим, намертво застряв и зовя на помощь уже не первую тысячу лет. Нормальный человек уже бежал бы без оглядки, а мою душу грело воспоминание о семи золотых монетах, которые я получу за голову нежити.

То ли дакараг услышал мои кощунственные мысли, то ли просто решил проснуться пораньше, – но темноту разорвал отчаянный, почти человеческий вопль. Я пересел с лавочки на землю, надеясь, что за холмиком свежей земли меня не видно, и обвел кладбище взглядом. Вопль не прерывался, продолжая звучать на одной высокой ноте, а затем – захлебнулся, как будто голодная тварь подавилась слюной. Вернее, землей. В девяти могилах от меня она взметнулась вверх, и деревянный крест, прочертив красивую дугу в воздухе, скрылся где-то за оградой. Из свежепробитой дыры вылез дакараг, судорожно подергивая слабыми еще крыльями.

Отличное состояние, довольно подумал я. Дневной сон дакарага равен смерти, так что мой противник сейчас был фактически новорожденным. Хотя для новорожденного он, пожалуй, великоват. Тело, покрытое шерстью, в холке превосходило мой рост. Нежить потопталась по земле шестью когтистыми лапами, прижала крылья к телу и коротко взвыла, подняв сплюснутую морду к яркому огню Шимры.

Когда дакараг замолчал, я замер, гася не только дар, но и собственное дыхание. Тварь азартно приподняла хвост, вильнула им – точь в точь милый домашний песик, чтоб ее – и с интересом принюхалась. Тяжело повернулась к ограде и пошла вперед, брезгливо одергивая лапы после каждого шага. Я впечатленно посмотрел ей вслед, с трудом сдержался, чтобы не присвистнуть, и вытащил из кармана рубин. Подцепил рубец раны на ладони, посмотрел, как свежеразорванные края наливаются кровью, и зажал в ней заговоренный камень.

Потом очень тихо, надеясь только на небеса, зашептал:

– Именем земли, неба, солнца и лун, ветра и воды, огня и воздуха, протяни длань свою на этот мир, озари его взглядом своим, подари ему Фигуру свою…

Магия, по крупице, по песчинке вытянутая из дара, сплеталась со словами, как тонкая нить. Голоса духов Безмирья стали громче, дакараг недоуменно обернулся – и его тело проткнул тонкий красный луч треугольника, вспыхнувшего между тремя рубинами. Камень в моей ладони стал холодным, как лед, и покрылся тонкой корочкой моей крови. Я сжал кулак так, что побелели костяшки, и протянул к твари свободную левую руку.

– Ты попалась, сдавайся!

Нежить досадливо рыкнула, дернулась в одну, потом в другую сторону. Красный луч держал крепко. Оставалось только подойти и добить.

Пальцы окутало белое сияние, сквозь кожу проступили контуры костей. Тварь расширенными красными глазами посмотрела на то, как рождается заклятие, и неожиданно взвыла:

– Не надо, стой!

– Еще чего. – Я не удивился и не испугался. Просто продолжил выплетать из магии одному мне видимый узор, напоминающий комок длинных шипов.

– Я тебе заплачу! Дам золото! Много золота!

– Извини, но меня не интересуют деньги, данные нежитью, – ответил я.

– Что, если я нежить, так у меня уже и прав нет?! – возмутился дакараг. – Думаешь, я от хорошей жизни на этом проклятом кладбище живу?!

– И людей ты тоже из чувства долга кушаешь?

– Так ведь всем надо есть, – растерялся он. – Что нам, что людям.

– Капусту не пробовал? – скептически уточнил я.

Нежить часто пытается взять магов на жалость, а то и заключить с ними договор на сотню-другую лет. Некоторые соглашаются, но выгоды не получают никакой. Так что я не верил дакарагу, подсознательно ожидая, что он просто тянет время. Только для чего?

Ответ на этот вопрос я получил быстро. Очень быстро. Красные лучи треугольника лопнули, как перетянутые струны, осыпав могилы тысячами искр. Разум померк в глазах нежити, и, распахнув пасть с тремя рядами клыков – и как она только жрет?! – тварь бросилась на меня. Но не успела сделать и одного скачка, как заклятие сорвалось с моих рук и маленьким белым огоньком угодило прямо в открытое горло.