Борис Ковальков (Николай Велет) - Алиби убогого дракона. Повесть. Рассказы

– Не подвезти ли куда? Еду в Вышгород, но могу сделать крюк через город.

Любке попросил взять багаж и отвезти в новую гостиницу, сам он пойдет пешком. Возчик помог погрузить вещи. – Вздыхаете? – обратился он к лошадкам. – Проедем по набережной! – Лошадки подняли уши. – А в Вышгород вернемся через Поле. Поскачем. Что тащиться по Лангбейн?

Лошадки переглянулись и облегченно шумно выдохнули. Возчик рассмеялся, махнул рукой, и повозка потихоньку укатила в туман. В тумане далеко разносилось тихое рождественское ржание.

Любке пошел пешком. Город он знал, не видел лишь новопостроенную гостиницу. «Хотел бы посмотреть на силуэт города с моря, но туман. Поживу-ка я в этой гостинице, войду в город, как настоящий гость. Как вновь прибывший. Но так и есть! Приезжаю в надежде исполнения мечты. Быть может исполнится и ее мечта? Её.., но кто она?».

В порту туман, а в городе шел снег. Любке усмехнулся: – «Какая же погода 3 3 Погода в Каэнглум нередко бывает в каждом районе своя и всегда радует. Она всегда кстати. Но никогда не бывает лето зимой или весна осенью. Поэтому многие животные, например лисички Орешагги соблюдают времена года. Другие животные-ратмусы или паворимаги всепогодны. будет за Дальними воротами? Ты сказала бы, что небо снегом ссыпается на землю. Нет, это сказал один знакомый, но ты согласишься. Не первый снег разлуки… С тобой? Но кто ты?» Снег был густой легкий и очень шел к древним стенам. Крупные хлопья. Снег будто и не падал, не пелена, не стена, а снежная взвесь. «Белый мир, фраза расхожая, но она для меня». Любке улыбнулся. Приятно было идти в этом белом падающем, как живом. Снежинки метелицей поденок кружились у самого лица. «Я по-детски пожалел о том, что не одел светлые брюки и светлое пальто. Вот бы все удивлялись. Вот бы и она удивилась…».

Он встал на площади башни Паксарг. «Ты смеешься? Действительно, полная и стеснительная, башня иногда словно стесняется, весной зарастает плющом. Смотри, и сейчас со стороны моря она укрыта снегом». Куда дальше? Ему хотелось пройтись по улице Осгой, иначе улице Прогульщиков, между старинным лазаретом Оливе и кварталом студенческих трактиров и клубов. Но он пересилил себя, пошел по Старой Морской, между двух крепостных стен, ставших стенами жилых домов. Стена из красного кирпича заросла девичьим виноградом, сейчас опавшим; другая, из серого камня, покрыта мхом. Перед перекрестком темнел вечнозеленым кустарником и остролистами маленький сквер. Среди темной зелени стояли снежный парусник и снежные бабы. «Снежные матросы? Они движутся! Это дети катают на санках одну, словно наряженную в белую матросскую робу».

Было тепло для зимы и Любке снял кепи. Снег не таял в белых волосах. Он шел знакомыми улицами. Серый плитняк цоколей, фахверк забеленный или покрытый темным лаком; красноватые или желтые охристые стены. Каменная гранитная штукатурка с искрами полупрозрачных камушков. Смешение времен… Готические, темно-серые с белым, фасады, сдержанное северное рококо. Вполне современные хрустальные изыски, простой штукатуренный ампир и каэнглумский модерн. Заблудившиеся римские портики и настолько древние сооружения, что им не нашлось места в этой странной классификации определений.

Разноцветное золото окон и витрин, в одно стекло или в мелкий переплет; красные, зеленые, белые рамы, пестрые ящики для цветов. Любке остановился у окна бакалейной лавки. «Окно – калейдоскоп». Хозяин заметил и кивнул головой, приветствуя. На заснеженном карнизе, у самой мостовой, сидели две птицы. Жемчужно-серое оперенье, антрацитовые головы, крылья и хвосты поблескивали на свету. У одной побольше, клюв отливал синей сталью, у другой поменьше, был желтенький цыплячий. «Смотри, похожи на праздничные игрушки, это – каэнглумские вороны, они такие… потешные. Послушаем?»

– Внутри этот двуногий, ощипанный!

– Не бойся, снаружи стекло!

– Что такое стекло?

– Такой плоский, тонкий, прозрачный, твердый воздух…

И ворона побольше, застучала клювом.

– Видишь?

– Ничего не вижу… Ай, подходит!

– Смотри, смотри!

Стекло лопается. Ворона поменьше, просунула голову внутрь.

– Ага, видала, ничего там нет!

Хозяин подошел ближе и нагнулся.

– Влезайте. Что сидеть в снегу?

…Фонари на чугунных, деревянных или железных столбах крашенных в серый и черный цвет. Фонари в городе сохраняли: масляные, газовые, электрические. «Ездит ли сейчас Снайге зажигать и гасить фонари?» Любке вспомнил фонарщика, его маленькую тележку похожую на кресло с колесиками и ослика. Кованные вывески мастеров и цехов. Перед трактирами и магазинами объявления, цветными мелками по старинным темным доскам. Двери резные деревянные и обитые железом, полированные ручки желтого металла… «Которые открывали и закрывали сотни лет. Свежая веселая древность!» услышал Любке. Перед дверью в жилой дом, на углу Венналикку, стояли две высокие девицы. Одна, с золотистыми волосами, открывала и закрывала дверь, другая, с гитарой за спиной, стояла рядом, склонив голову, прислушиваясь.

– «Четырнадцатый век! Работа мастерской Антса», пояснил мужчина, который успел выйти, пока девушка приоткрывала дверь.

– «Ой простите!» – засмеялись девицы.

– «Вам спасибо, Пирре! Весь дверной прибор той же работы. Само полотно той же эпохи – время принцессы Гасеннау. Pluteus – осадные дубовые щиты. С ними шли на приступ Вышгорода вооруженные схоластики».

– «Отобрали, сделали двери! Пересхоластили схоластиков!»

– «Мотти?!»

– «Ой, простите! Пересоле… цистили!» – веселились девушки. – «Хорошая тема для песни!»

Не пройдя и двух домов, Любке услышал…

…Любке шел не быстро. «Заметила? Вверху сумрак и весь свет со снегом собирается внизу-идем в золотом потоке». Люди так же шли не спешно. Они гуляли под снегом, прохаживались. Разъезжали редкие автомобили и экипажи. Прозвенел трамвай, спускаясь по Большой Морской, зимой они останавливались на каждой остановке, летом двери не закрывались, и люди садились на ходу-трамваи ездили не очень быстро. Среди предпраздничной сутолоки Любке заметил: – «Смотри, это же старая пролетка Матиаса. Ты удивляешься, что без седока? Лошадка удивительней». Кобылка посмотрела на Любке синим глазом, фыркнула; у колес пролетки мелькнули хвостатые тени. Любке почувствовал под ладонью лохматое и теплое, руку не отдернул, машинально погладил. Это мохнатое прошло рядом несколько шагов. Любке показалось, что это пес, а мимо прошмыгнул ратмус. На кончике хвоста – кольцом, тот нес маленький сугробик. Подбегая к кобылке, ратмус штопором встряхнулся, обернулся, хапнул слетевший снежок, поймал задней лапой спицу, как стремя, махнул в кузов пролетки и укатил. И одного паворимага 4 4 Ратмус, паворимаг. В событиях описанных в этой повести они увы, не принимают участия. Ратмусы схожи с собакой. Обидчивы и опасны. Бесстрашны и дерзки. Навязчивая мысль о том, что люди, как отступники обязаны отдавать долг, то есть делится едой, позволяет им нападать на любого человека принимающего пищу. Посещение ратмусами кухни часто заканчивается катастрофой. Однажды ратмус Сплайд оторвал у Стивена часть пирога. Потом разломил отнятое и отдал половину Стивену, сказав: «Видишь отступник, как полезно делиться? Ты получил вдвое!» Паворимаг. Животное схоже с дикобразом. Как и ратмусы, смелы и отважны. Паворимаг может один на один выйти на дракона. Иногда погибает, давая себя проглотить. Погибает и дракон. Любят море и часто уходят в походы на парусниках каэнглумского флота. Простодушны. Однажды старейший паворимаг Ферусимаго Шайфера рассматривал игрушечного паворимага, иглы которого твердели при поглаживании, если ты хотел ими что-то прикнопить к доске. Старый Фери заметил фонарщику Снайге, когда тот прикалывал этой игрушкой объявление в дверям Магистрата:– «Настоящий паворимаг никогда не уколет, если даст себя погладить». Существует городская загадка, -стоя на площади найти паворимага в ветвях дерева, которое держит мастер Антс, изображенный на флюгере ратушной башне. Ратмусы бегают везде, паворимаги селятся в Овраге Расколотой Ели, но и те и другие часто крутятся в окрестностях Капштадта. Их манит море и коптильни Гадрау. Любке увидел, тот стоял на задних лапах у цветочного магазина на Венналикку в окружении детей; дети бесстрашно дергали паворимага за иглы и показывали ему выставленные в витрине праздничные венки.