Александр Аннин - Корректировщик

Елена кинулась к мужу, захлебываясь слезами, стараясь поймать его за руки:

– Марик, не уезжай! Пожалуйста, останься, отложи поездку! Марик! А можно мне поехать с тобой? Поедем вместе, возьми меня с собой!

Хрипунов вплотную приблизил к ней свое страшное лицо и процедил сквозь зубы:

– Я еду один, понимаешь? О-д-и-н!

Он чуть не выкрикнул, что его телохранитель Шаргин остается в Москве, и ей незачем отправляться в Лондон, чтобы там, в номере с видом на Букингемский дворец, оказаться в объятиях любовника, придется довольствоваться российским пейзажем за окном… Но Марат Петрович сдержался: ни к чему обнаруживать свою осведомленность. Еще спугнешь…

– Марик… – Елена цепко держала его за руки.

Хрипунов вырвался и изо всех сил несколько раз ударил ее по ладоням, вопя во все горло:

– Руки! Прочь руки! Стерва!

Он выскочил за дверь, и через несколько секунд взревел двигатель шестисотого «мерседеса»…

– Бей, бей… – будто во сне, повторяла Елена, хотя рядом уже никого не было.

Она сидела на краешке стула, положив руки на колени и глядя в одну точку. Машинально всхлипывала и глотала соленые слезы. Она больше не любила Марата Петровича. Не было и ненависти. Просто в ней что-то умерло – что-то большое, теплое и такое доброе… Словно наивный, пушистый ручной мишка.

Елена подошла к письменному столу, достала визитницу мужа. Нужную ей карточку она отыскала сразу – «Генеральный штаб Вооруженных Сил Российской Федерации…»

«Белокурая газель» еще долго, будто в сомнамбулическом состоянии, расхаживала по гостиной, сжимая в руке визитную карточку и механически повторяя напечатанный на ней текст.

– «А первая пуля ранила коня…», – вполголоса напевал доктор Градов, разливая в бокалы мартини. – Воля твоя, друг мой, но я все-таки тебя не понимаю. Гм…

Он пригубил хваленый итальянский вермут, одобрительно кивнул самому себе.

– «А вторая пуля в сердце ранила меня…» Нда-с. Не понимаю-с. Хоть убей.

Гость доктора Градова, Марат Петрович Хрипунов, взял свой бокал и тяжело вздохнул.

– А чего же тут, скажи на милость, непонятного? Я ведь обычный мужик, с нормальной, то есть домостроевской психологией. Мне, Вячеслав, ихний феминизм не просто до лампочки, а я бы расстреливал тех пидоров, которые изобрели все эти теории о половой независимости женщины…

– Опоздал ты с расстрелами, – усмехнулся доктор Градов. – Хотя кое в чем ты прав: феминизм как общественное явление – действительно порождение педерастов – Вольтера, Руссо… Всю эту братию, так называемых энциклопедистов, и мужиками-то по большому счету назвать нельзя. Только ведь они умерли лет двести назад. А дело их, – доктор щелкнул пальцами, – живет и побеждает. Перемены в общественной психологии не остановишь, Марат… Опомнись, дружище. На дворе давно уж двадцать первый век!

– Стало быть, и ты тоже, как продвинутый психиатр, склоняешься к новомодным учениям о свободе в брачных отношениях? А? Нет, брат, позволь уж мне в таком случае оставаться консерватором.

За окном монументального градовского особняка сгущались ноябрьские сумерки, падал снег с дождем. Но оттого еще отраднее было находиться в бильярдной на втором этаже благоустроенного кирпичного коттеджа. Мягкий свет лился из прямоугольного абажура, выхватывая из полумрака зеленое сукно бильярдного стола. А каков был сам стол! Ну просто музейный экспонат. Затейливая резьба по отборному, мореному дубу, а на бортике выгравированы медали с профилем последнего царя и клеймо изготовителя: «Поставщикъ двора Его Императорскаго Величества Иоганнъ Шульцъ…». Градов купил этот уникальный стол в Доме отдыха архитекторов, расположившемся в бывшей усадьбе князей Шаховских. Тамошний директор, живший по принципу «хоть день, да мой», продал психиатру раритетный стол как «инвентарь, пришедший в негодность».

Доктор взял в руки длинный, тяжелый кий.

– А по-моему, ты никакой не консерватор, и уж тем более – не домостроевец, – Градов наклонился, примерился к лузе. – У тебя, дружище, застарелый бред ревности, сопряженный со склонностью к мазохизму. Не обижайся, это я тебе как специалист говорю. Да-с!

Сухо потрескивал камин, огромный, в виде Триумфальной арки. Со стен, осклабившись, глядели на друзей кабаньи и оленьи морды. Охотничьи ружья, стоявшие в пирамиде, тускло отливали вороненой сталью. Не будь здесь Хрипунова, доктор Градов непременно постоял бы у пирамиды, неспешно выбирая «ружье дня» – то есть экземпляр, по каким-то неуловимым признакам соответствующий сегодняшнему настроению. Взял бы его в руки, глядя в излом сквозь матовое дуло, потом плавно загнал бы в стволы патроны с картечью, клацнул затвором…

Но Градов никогда не выказывал своих пристрастий или слабостей перед кем бы то ни было, и хотя считал Марата Петровича своим другом, ни разу не говорил ему, как много в его жизни значит хорошее оружие.

Психиатр хлестко пробил по шарам, и сразу два из них закатились в противоположные лузы.

– И послушай моего совета, – продолжал доктор. – Отдохни хотя бы пару недель в моем санатории. Подлечи психику. Денег я с тебя не возьму, а обслуживание, обещаю, будет на самом высоком уровне. В том числе, – Градов криво усмехнулся, – и со стороны моих юных массажисток. Кстати, недавно появились чистокровные японки, тайки, непалки…

Марат Петрович, вздохнув, уже в который раз глянул за окно, где сквозь ноябрьскую непогоду проступали очертания его собственного, не менее шикарного коттеджа. Владения Градова и Хрипунова своими фасадами выходили на параллельные улицы престижного поселка миллионеров, но «задами» примыкали друг к другу.

– Ну, в профессионализме твоих массажисток я уже имел удовольствие убедиться, – хмыкнул Марат Петрович, в свою очередь берясь за кий. – Японки, говоришь? Это что же, гейши, выходит? Заманчиво… Только, извини, как же это получится: отдай жену дяде, а сам иди к… тете? Я, значит, буду нежиться в твоем «виповском» санатории, а Елена в это время без помех станет наставлять мне рога? Очередные рога, между прочим.

Хрипунов взглянул на ветвистую оленью голову и нахмурился. Удар не получился, и шары бестолково заметались по зеленому полю. Книгоиздатель расстроился…

«Боже мой, а ведь Градов абсолютно прав, я нравственный мазохист!» – с горечью подумал Марат Петрович.

В его жизни, казалось, было все – деньги, увлекательная, азартная деятельность, творческая, политическая… Но не было какой-то изюминки. И выходило так, что в последние месяцы этой самой изюминкой стала изнурительная, сладострастная ревность в отношении собственной жены, красотки Елены… Развеять эти страдания, прекратить их – значило бы лишить себя чего-то очень существенного и даже – дорогого…