Александр Аннин - Корректировщик

Но не сегодня, так завтра к тридцатилетнему завхозу Рубену Ходжаняну потянутся моложавые и просто молодые сотрудники института с требованием выдать натяжные сетки, а те, кто поприжимистей, станут выцыганивать казенные теннисные ракетки с наборами мячей. Сонная тишина кортов сменится звоном «рабицы», смачными шлепками подач, яростными спорами – попал мяч в линию или в аут… Все это начнется со дня на день – разумеется, если погода не выкинет очередной фортель и показания термометра на электронном институтском табло не поползут вниз.

В этот полуденный час к пустынным кортам неспешно приближались две невзрачные фигуры в серых импортных пуховиках и вязаных шерстяных шапочках, прозванных в народе «пидорками». Тот, что пониже, – Альберт Васильевич Жучинский, сорокапятилетний заместитель директора по режиму и оргвопросам – шумно высморкался на газон:

– Пришел марток, надевай трое порток, как говорила моя покойная бабушка, – проворчал он шутливо. – А ведь сейчас около нуля, верно, Толя? И почему это я в январский мороз могу без шапки ходить, а в марте непременно простужаюсь? Как ни кутайся…

Жучинский поднял шарф и упрятал в него свое широкое, рыхлое лицо чуть ли не до самых глаз.

– Я факс получил, – спокойно, с расстановкой произнес директор НИИ академик Анатолий Семенович Ардашкин, поджарый аскет лет шестидесяти со шкиперской бородкой и бесцветными глазами. – От Конторы. Завтра приезжает комиссия с проверкой.

– Что-то они зачастили… Никак, понравилось им у нас? – Жучинский невесело усмехнулся.

– Могут возникнуть проблемы, Алик…

– Состав комиссии тот же, что и в прошлые разы? – деловито осведомился Жучинский, доставая пачку сигарет.

– Да вроде бы… – неопределенно ответил Ардашкин.

– Тогда какие проблемы, Толя? Эти престарелые олухи Царя Небесного, они же ни бельмеса не понимают. Прорвемся, не первый раз, в конце концов!

– Слушай, Алик, по-моему, это ты ни бельмеса не понимаешь! – сквозь прищур посмотрел на него Ардашкин. – Завтра здесь будет генералитет, а тут крутится этот следователь из московской прокуратуры. Но это еще полбеды. Он у меня особого беспокойства не вызывает. А вот муровский оперативник Басов просто достал меня до самых печенок. Сегодня опять заходил «побеседовать».

– Роет землю, стало быть… – задумчиво пробормотал Альберт Васильевич. – Меня он пытал чуть не полтора часа. Слушай, как они ухитрились получить допуск на территорию нашего НИИ? Почему Язов подписал? Что вообще происходит? Может, там, – он ткнул пальцем в небо, – специально нас подводят под монастырь?

– Просто времена изменились, Алик, – вздохнул Ардашкин. – Я звонил в Контору, Самому… Обрисовал ему ситуацию… Думал, он вмешается. Хрена! Говорит, ничего он с прокуратурой поделать не может. Не его епархия, видишь ли! Раньше весь мир был епархией КГБ, а теперь своих защитить не могут…

Они уже стояли посреди корта, жмурясь на белесом, слепящем солнце. Для приватных разговоров Ардашкин всякий раз приглашал Жучинского «прогуляться» – береженого Бог бережет. И место прогулки то и дело менялось, благо территория института измерялась многими десятками гектаров. Уютный парк с прудом, просторная автостоянка, спорткомплекс, поликлиника (филиал минобороновской, между прочим), роскошный клуб с кинозалом, небольшая, но современная гостиница и уютный малоэтажный жилой поселок для сотрудников – все это хозяйство широко раскинулось вокруг стандартных научно-производственных корпусов.

Лучшие технари постоянно проверяли кабинет Ардашкина на предмет наличия подслушивающих и передающих устройств, и неизменно докладывали академику, что, мол, «все чисто». Но Анатолий Семенович не позволял себе расслабиться: как-никак, сам лет тридцать плотно имел дело с КГБ, и уж ему-то было бы глупо недооценивать тамошних специалистов. Аббревиатуру «КГБ» Ардашкин привык «расшифровывать» так: «Каземат гениев и бездарей». Бездарей было много, но были и гении, это уж точно. Например, хотя бы он сам.

Перед «прогулкой» Ардашкин и Жучинский побывали в комнате тестирования, которую ежедневно проходили все две с половиной сотни работников института. Здесь чуткая аппаратура выявляла возможное наличие в теле, одежде, портфелях и дамских сумочках сотрудников каких-либо передающих и записывающих устройств. Антенна могла быть вшита в ткань в виде нитки, передатчик вмонтирован в зуб как обычная пломба, ну и так далее. Пока никаких сюрпризов не обнаруживалось. И все-таки…

В ученом мире практически никто не имел понятия, каким таким образом Анатолий Ардашкин еще при Брежневе «получил академика», не достигнув даже каких-то несчастных пятидесяти лет и, между прочим, минуя степень членкора. Но многие, конечно, догадывались, на кого он пашет и какого рода научные разработки числятся за Анатолием Семеновичем. Корректировка поведения, психики, подавление или усиление эмоционально-волевой сферы деятельности головного мозга – вот многолетний профессиональный конек нынешнего директора секретного НИИ. В картотеке КГБ Ардашкин числился под кодовым именем Корректировщик. И, естественно, возглавляемое им ныне учреждение имело весьма условное отношение к Министерству обороны, хотя и ставило своей задачей достижение военного превосходства над противником.

Когда-то Анатолий Семенович сумел убедить ряд чиновников высшего ранга, что современной науке и лично ему вполне под силу разработать так называемое психотронное оружие, способное не только парализовать армии противника, но и заставить их выполнять приказы советского командования. Ему поверили – уж больно заманчивой была такая перспектива для гэбэшного, военного и партийного руководства. К тому же в старческих мозгах понятие «психотронное оружие» ассоциировалось с нейтронным – как достойный ответ на происки империалистов.

И сработало! Академика вызвал тогдашний генсек Константин Черненко. Сильных эмоций Анатолий Семенович в кабинете главы государства не испытал: он уже неоднократно встречался с Черненко в бытность того секретарем ЦК по военно-промышленному комплексу страны.

– Значит, вот что, – рыхлый, сгорбленный генсек ходил по ковру перед сидящим Ардашкиным – такая вот была манера у Константина Устиновича. – Кха, кха… Говоришь, за три года сделаешь? Кха…

Черненко остановился перед академиком и уставился на него из-под седых бровей. В свою очередь и Анатолий Семенович смотрел прямо в лицо генсеку. Широкое, дебелое лицо, какое-то бабье, вечно скорбное… «Прикидывает, протянет он три года или нет, – подумал Ардашкин. – Да где уж тебе протянуть! Бедный ты бедный, тебе бы в Крым ехать надо, лечить эмфизему легких, а ты – туда же, державой руководить…»