Алексей Козлов - Джунгли Блефуску. Том 2. Джонни Кишки Наружу

«Они как молекулы в броуновском движении и не найдётся гения, который помешал бы этим людям совершать попытки нарушить здравый смысл и порядок»

Я про художников много знаю! Всю их подноготную могу вывести на чистую воду! Художники все странные, я вам скажу! У них всех полно тараканов в голове! Тициан в старости только руками мазал по холсту, кисти не признавал, Гойя предпочитал аллюминиевую ложку, а Ренуар в истерику впадал, когда за обедом кто-либо начинал хлеб ножом резать, а не ломать на грубые куски, как он прислуге велел. Увидит, что режут, вскочит и, глядь, утюг в личико бросит. Хлеб, по его мнению, можно было только ломать, как это крестьяне делают!

Вот, например, Гоген любил уши у себя резать, его мёдом не надо было мазать, дай только себе уши обкарнать. Слава богу, он только себе уши любил свежевать, а всех остальных в покое оставил! Бывало, придёт к нему священник с Пиплией под мышкой и помелом, чтобы лапшу ему на уши в очередной раз навешать и рассказать очередную новость про Глиста, а он в это время свои уши режет. Сопит, как боров, увлёкся! Священник взывает тогда к его здравому смыслу, чтобы тот свои уши пожалел и перестал их резать. Может, понадобятся когда! Мол, господин Винсент Гоген, что вы делаете? Примите господний вид! Прекратите безобразие!

А Винсент с огромным ножом бегает и перекошенным ртом орёт:

«Уши! Уши! Отхвачу! Вот отхвачу!»

– Сколько же у него было ушей, что ему так часто приходилось их резать? Сто пар что ль?

– Не знаю! Парочка была! Надо было ему и руки обкорнать! Мне нравятся художники без рук!

– И балерины без глаз!

– А уши надо композиторам и музыкантам отрезать! Отчекрыжить! Может быть, хочешь войти с ним в долю? Вместе резать уши веселее!

– Да он начал просто с ума сходить!

– Он никогда туда и не заходил! Да и потом не Гоген это был, а Ван Гог!

– Не велика разница! Они похожи, как две чарки говна!

– Как две горы алмазов!

– Не надо быть идеалистом!

– В одной психушке сидел мужик, который мнил себя женщиной с пятью дюжинами сисек! Гордыня свела его с ума! Он хотел иметь сисек намного больше!

– Да, Ван Гог, когда стрельнул себя в бок, то потом несколько часов с простреленным боком бродил по городу, весь в крови, собрал все краски, сложил в этюдник…

– И что?

– И кренясь, пополз на кладбище!

– Это правда, то, что ты говоришь?

– Аккуратный был! Хорошо! Я бы его не похвалил, если бы он перед смертью всё не сложил, как следует!

– Да? У тебя самого такой вид, как будто ты хочешь отрезать себе ухо!

– Теперь, когда я вижу, как ошибался, я отрежу твоё! Оба!

– Лечиться будем? Ради тебя пойду в психушку сиделкой! Есть чудесное средство – микстура Макропулоса! Два раза в день по ведру! Клизма, подарок от правительства этой долбанной республики!

– Пей сам!

– Как дерзко! Да вы карбонарий, граф!

– А ты Ухти-Тухти!

– Слова, слова! Дураков кормят словами, и им часто кажется, что они сыты!

– В начале было слово, милордик!

– Уши! Уши! Я всегда видел в безухих потенциальных вангогов! Я часто ошибался! На сей раз, я отрежу твоё!

И он театрально поднял долу кривой нож, став внезапно похожим на Карабаса Барабаса.

– Не бойся, Шизофренильо! Мы будем лечиться у лучших лекарей Европы! Мы поедем в Баден-Баден на моём королевском пони! Или по Чеховским местам Сахалина! Мы сделаем тебе все нужные клизмы! Мы выведем эту заразу! Есть чудесное средство – средство Макропулоса! Швингоцклюхтер, великий аптекарь Вены, маг-многостаночник хранил его в тайне сорок лет! Этот как раз тот срок, которых один парень в Иудее в воспитательных целях водил свой народ в трёх соснах! Против саркомы, свинки, коклюша и подагры! Алилюйя! Излечение гарнтировано корпорацией!

– Какой?

– «Дэвил и Парии».

– Пей сам!

– Я готов отдать его другу!

– Пей сам!

– Как дерзко!

– Ухти Тухти! Ухти-Тухти, я лесная прачка…

И он скрылся в зарослях.

Потом Фрич сидел под фигой и срал. Я увидел его с тропинки, когда возвращался с реки.

– Ты чем занимаешься? – спросил я.

– Снимаю фильм о художниках! Эпизод «Этюды». Седьмой дубль!

– О каких художниках?

– О всяких! Кандинском! Лотреке! Рембрандте, если позволишь!

– Рембрандта не позволю! А с Кандинским что хошь делай! Хоть топчи его валенками! Не заступлюсь!

– Ладно!

– Тогда этот фильм можно посвятить и космонавтам!

– Почему?

– Они тоже срут!

– Можно! Но я не буду! Я посвящаю его художникам!

– И как же он будет называться?

– «К звёздам!»

– Ты новатор! Свежее слово в искусстве скоро настигнет нас! Нет, правда, свежий заголовок! Я не шучу! Свежак!

– Знаю без подхалимов!

– Слушай, что там растёт?

– Где?

– Прямо за тобой?

– Бурелом! И мусор!

– Бурелом – это, по-твоему, растение?

– Лучше! Это много растений! Много разных переломанных растений! Разве много разных растений хуже, чем одно единственное?

– И это хорошо?

– Не знаю!

– А я знаю!

– Тогда хуже!

– Ладно, – говорю, не буду мешать съёмкам блокбастера! У Верлена и Рембо болит задница – бобо!

Он остался сидеть и только прошептал:

– Поэт! Цветик! Вергилий Дантович Мандельштамп! Сколько вас, подонков, засерает наши нежные мозги?

Я был возмущён. Экономный Шейлок! Он не желает говорить! Со мной! Графом Клопштоком! Воинственный горбун! Пилипжон, то есть филантроп! Он пишет портреты балерин! Интересно, у всех ли балерин эти штучки маленькие? Фу ты, ну ты! Синей краской, которой накупил на сто лет вперёд! Рожа синяя! Руки как у утопленниц! Пачки! Хочет снимать на плёнку, может быть мечтает о «Кодаке», «Техноколере» из Америки! Синюшных балерин! Этих селёдок без следа жирка на чреслах! Людоед Орды! Инчучун Ледяное Ушко! Завидный жених! Горная ласточка! Тоже мне ещё, человек будущего! Поезд гороху напердит, а после обвиняет партию и правительство! Иди на «Мамбу», а тут чего попусту срать? Там висят завидные женихи и отменные невесты! Кривые, косые, глупые, истеричные, бедные, Глистианки, разведённные по пять раз, синие чулки, вах-вах, учительницы. Жаль, от чумы стали прививать младенцев и стариков! Цвет нации и соль земли! Живучие уроды! Чистильщиков туалетов и професcиoнальных девственниц забыл!

Должно же быть в жизни такое, от чего человек радуется, – думал я, почти не вслушиваясь в словесный блуд Бака, – Все знают, нет тутоти никаких законов, ничего нет. Есть перекати поле и грабёжь зазевавшихся кретинов! Тех, кого они считают слабаками! Крестьяне тут всегда были блеющими козлами отпущения! Народ! И этот мэр, ясно – ворюга ещё тот, но имидж, кепка эта… народу нравилась, де такой, как мы! А на деле переделить нужно нечто, да и свидетельствует, по-моему, о грядущих каких-то событиях. Средневековье здесь всегда! Не будь западных унитазов и одежд, здесь все ходили бы в шкурах! Хотя… что мне до этого? Я, что, в их тусовке участие принимаю? Смешно!