Александр Толстов - Путь в чаши

– Кора? – занавеси разноцветного стекляруса шевельнулись. В воздухе запахло жасмином и мятой.

– Я готова.

Девушка повернулась и застыла под внимательным теткиным взглядом. Увидев, как та поморщилась, мысленно вздохнула. Конечно, Юлия не могла не заметить неровных складок у плеча. Однако болезненная щепетильность тетки стала почти привычной. Только бы опять не начала сравнивать ее с матерью и пускать слезы по рано ушедшей сестре. Видят Драконы, это будет уж слишком для столь утомительного утра.

– Плечо.

Кора вздохнула.

– Я переколола фибулу. Она мешала.

– Не стоило трогать. Ах, посмотри, до чего измялось.

Так и хотелось крикнуть: «Да какая разница!». Проклятая жара съедала всякое желание двигаться, а впереди часы и часы шатания под пекущим солнцем, служения в задымленных воскурениями храмах и необходимость переведаться со всеми знакомыми в столице. И все это вместе взятое куда страшнее, чем пара мятых складок на хитоне. К вечеру больше половины таких фибул пойдут на дно городских фонтанов или самого Языка, куда разморенные жарой и обильными возлияниями йаманаррцы полезут освежаться. Но она промолчала, как делала всегда, и скосила глаза на злосчастную застежку:

– Я позову кого-нибудь…

– Не нужно. Я сама, – Юлия Мерридолакос смахнула со лба капельки испарины и принялась осторожно распрямлять скомканные складки. – Тебе так идет этот цвет.

– Спасибо.

– Глаза кажутся синее, и волосы тоже отливают синим.

– Настоящая ворона, – вовремя прикусить язык не удалось.

Юлия усмехнулась и легонько шлепнула племянницу по плечу:

– Я назвала тебя так всего раз, шутя.

– И очень некстати. Теперь Остий твердит, будто в них ночь путается и на крыльях ее несет мудрый ворон. Ох, или что-то подобное.

– Негодный мальчишка, – тетка перебросила длинный локон через плечо и усмехнулась. – Но ты должна простить поэту цветистость речи.

– Надеюсь, это тоже шутка? – фибула заерзала на свежих царапинах, и Кора невольно затаила дыхание.

– Отнюдь. И разве тебе неприятны его похвалы?

– При всем своем пылком воображении, Остий в поэты не годится. Кроме того, после очередной декламации он попытался меня поцеловать. Очевидно, предполагал, что сравнение моих рук с ночными лилиями всколыхнет во мне страсть.

Она до сих пор с содроганием вспоминала влажные дрожащие губы сверстника, притулившиеся к ее шее. Кора понятия не имела, какой он из себя – настоящий поцелуй, но могла бы Драконом поклясться, этот к ним не принадлежал.

– Наглец, – Юлия белозубо заулыбалась. – Ждет не дождется, когда отгремит твоя бестиата, и, я уверена, одним из первых попросит забрать тебя в свой дом.

– Надеюсь, дядя ему откажет.

– Если Мунус тебе не по нраву… В Ауруме полным-полно достойных женихов.

– Совершенно с тобой согласна.

Тетка еще немного помучила непослушные жесткие складки под застежкой, так и не обнаружив царапин. Успев позабыть о своей злости на рабынь, Кора лишь порадовалась.

– Готово. Зови Селею и отправляемся.

Никаких носилок и паланкинов. Запрещены даже легкие газовые покрывала, а значит, не будет ни единой возможности закрыться от людских взоров, чтобы обойтись без притворства. Но как заставить себя на протяжении всего длинного жаркого дня изображать радость празднования, она понятия не имела.

Анастас Мерридолакос улыбнулся племяннице и поприветствовал жену поцелуем. В сопровождении шести рабов в коротких хитонах с густой бахромой они влились в оживленную толпу, наводнившую улицы и набережные Языка. Оттуда процессии змеями вились вверх, к Закатным пикам, под сенью которых вздымались на семи террасах храмы Йаманарры.

Кора, подхваченная людским потоком, несущимся к священным рощам, старалась не отставать от родственников. Серебристые и нежно-зеленые верхушки древних олив уже виднелись над крышами городских домов, но до места было еще далеко. Невероятно далеко, когда выходишь на окраину рощ, и по правую руку от тебя несется сцепленный городскими мостами Язык. По такой-то толчее до храмов они доберутся не раньше полудня.

Она шикнула на рабыню, в общей сутолоке толкнувшей ее под руку, отчего иголка фибулы проехалась по ссадинам. Девчонка побледнела и опустила глаза, бормоча извинения. Но разве можно разобрать хоть слово в окружающем гаме? Запах масел, духов и благовоний полнил раскаленный воздух, и дышать становилось почти невыносимо. Небесный океан погрузился в многодневный штиль, не даря Йаманарре ни облачка. Беспощадный огненный Хорос царил в лазури и не думал сжалиться над людьми.

В толпе толкались, кричали, смеялись и сквернословили. Рядом проплыла чья-то поднятая рука с перекинутым через нее краем пурпурного фароса*. Унизанные перстнями пальцы цепко держали за горлышко плоскую бутыль вина. Так эти праздники начинались и так они заканчивались – шумом и обильными возлияниями. Анастас кого-то громко приветствовал в толпе, но Кора не потрудилась разглядеть. Подол нового хитона запылился, а камешки и бисер с краев оборвались. Она ненавидела эти празднества.

Скоро высокие стены домов, заборы и яркие пятна черепичных крыш остались позади, толпа раздалась в стороны, и дышать стало легче – они вышли в рощи. Отсюда аллея из старых олив приведет к мощеной набережной, и вдалеке покажутся храмы. Скорее бы добраться туда, затеряться в прохладе мраморных портиков и недолго побыть в тишине…

Справа шум усилился – беднота из кварталов в устье Языка тоже спешила на праздник. Кора сморщила нос – неприятного соседства не избежать. В большие урожайные праздники столица Йаманарры становилась общей для босоногих обитателей юго-восточных окраин и для разряженных в пух и прах династов*. И те и другие имели полное право бок о бок отираться у жертвенных алтарей, отведывать лучшие вина и плясать в одном кругу с храмовыми девами.

Людской поток миновал рощу и выплеснулся на набережную, схлестнувшись с галдящими толпами простолюдинов. И хотя находились такие, кто подобно Коре, гадливо морщились и сторонились соседей, большинство их шумно приветствовало, и два ручья охотно сливались в одну общую реку. Здесь храмовые террасы царили над всей столицей-островом – громадные, залитые солнцем известняковые чаши ступенями спускались к рощам, и Язык, прихотливо извиваясь, серебрился на их плечах. В этих чашах, полных зелени и солнечного света, вздымали тысячи колонн храмы Йаманарры – от ярко-коралловых до кобальтово-синих – натертые воском, увитые гирляндами из оливковых ветвей, крестоцвета, пихты и волновика.

Стараясь отогнать уныние, Кора невольно залюбовалась расстилавшейся перед глазами красотой – забитая народом набережная тянулась далеко вперед. Люди прохаживались и на террасах – наверняка это те счастливчики, которые двинулись в путь с первыми петухами. По ту сторону реки по мощеной улице плыла такая же пестрая, гудящая толпа. Она огибала громадный овал столичного матия*, из ниш в галереях безучастно взирали на городское столпотворение статуи прославленных бестиариев*.