Иван Седов - Оригами. Ничто не бывает случайно!

Он владеет феноменальной памятью, и порою достает из памяти удивительнейшие детали, при этом оставаясь абсолютно невозмутимым. Приступая к занятию, к которому его душа не тяготеет, я полагаю, он надевает маску. Но, черт возьми, опять же! Он вполне уверенно, совершенно не зацикливаясь на неприязни совершать, осуществляет поставленную перед собой задачу. Он также предпочитает классический стиль одежды, и одному Богу моды известно, где ему удается доставать приталенные рубашки и штаны. Его волосы жесткие, нескольких оттенков черного сразу, с переливами в зависимости от освещения. А улыбаясь, он дополнительно завораживает собеседника белоснежными зубами.

После рабочего дня он моментально пропадает. Пятью минутами ранее, находясь на одной волне с тобой, он мог заводить речь о том, что обсуждать обычному человеку ровно час, а через эти пять минут сослаться на дела и исчезнуть, соблюдя все формальности вежливого тона. Прекрасный любовник!

Разумеется, шутка. Он семьянин твердых взглядов с надежным тылом. Если бы полвека назад немцы прижали его штыками к разрушенной стене, ни за что бы он не сдал собственные позиции, при этом умудрившись перенять немцев на свою сторону. Способен шутить обо всем и в любой ситуации.

Как и Чарли, Скотт – кареглаз. Как и Хельга, он способен затрагивать в разговоре вещи, что еще не прозвучали, будто предвидя общение на минуту вперед. Он обожает свой черный узкий галстук. Его воротник идеально выглажен. Часов не носит, видимо, у него свой контрольный механизм в мыслях.

Вы знаете, легче разжечь огонь льдом под водой, воспроизвести жестами рифмы в произведении или голыми руками и стараниями отважных аквалангистов поднять «Титаник» со дна океана, чем описать Хельгу! Впрочем, историю о последнем шедевре кораблестроения она не любит.

Без сомнения, ее улыбка живительна. Ее настроение меняется подобно ветру в сезон тропических ливней. Когда хорошее – она ласковая и отвечающая теплом на любую нелогичность от тебя. Когда плохое – хочется поскорее умчать на другой континент от ее холодных, но, черт возьми, справедливых рассуждений. В ее голове крутятся тысячи белочек в колесе, или кровеносных сосудов. Зависит от погоды, температуры тела и воздуха за окном, от времени захода солнца и множества неразгаданных факторов. Она способна очень быстро пересказывать произошедшие события, и без того обаянием затмевая слушателя. Ее голос собран, интеллигентен, женственен и красив. Часто напевает композиции о любви. Со стороны обычному человеку кажется, будто нежно щебечет заморская птица.

Ее главное умение – привносить вдохновение, оставляя кучу вопросов и загадок за собой. Но искать на них ответы – участь наивных.

Прекрасно сочетает пестрые вещи с однотонными, благодаря чему на любой встрече в любом обществе будет выглядеть эстетично и стильно. Она словно лучшее лето в юности: дни с ней неповторимы, ярки и теплы. Но повторить их или превзойти в эмоциях – невозможно. Отсюда после встречи наступает внутреннее ощущение осени.

Возможно, некоторым людям посчастливилось встретить Хельгу на своем пути, чтобы сделать определенные выводы, стать сильнее или просто – многое поменять в себе и окружающей обители.

Мне кажется, ее спутник жизни – это небо. Никакие люди, никакие роскошные стены с лепниной или изысканным английским дизайном, славящемся лаконичностью мягких цветов, не способны дать ей самой вдохновения. Небо. Оно резко меняется в цветах и состояниях. Согласно легендам, способно даровать милость или посылать кару. Оно крайне могуче, но в то же время – лирично. Прекрасный фон для счастливых моментов. А если запечатлеть несколько сорванных по росе полевых цветов на фоне доброго небосвода на пленке «Зенита», то получится отражение настроения Хельги в день, когда мы познакомились.

История начинается с полуночного фонаря на Оуквуде. Разумеется, от того он полуночный, что зажигается только после того, как последние трудоголики вернутся в свои четыре домашние стены, а не от того, что в ночи просыпается и топает шуметь и греметь на кухне. Его зовут Блэр. Конечно, у фонарей не бывает имен, но несколько зим назад, в канун Рождества, какой-то гуляка оставил свое имя на чугунном орнаменте. Блэр всегда умел слушать, понимать, и даже иногда казалось, что кивает своею тяжелой головой в такт моим мыслям.

Кстати, я. Лайз Грин. Друзья… Хм, вру. Приятели раньше называли меня Лаз, ибо в пьяном угаре так было легче произносить имя, опережая в голосе всех орущих в такт Битлз в четыре утра, тлеющих на старой пленке. А мама звала Лейзи. Особенно утром в воскресенье, когда не было нужды опрокидывать на пол и без того противный будильник. Просто она обижалась, что именно по воскресеньям я не спускался вниз на ее завтрак. Она всегда готовила завтрак. В надежде, что скоро я буду готовить для нее ужин. Буду. Но не скоро. Явно не сейчас.

Ведь сейчас мы с Блэром наблюдали, как капли прошедшего утром дождя бежали вниз на мостовую. Совсем не боясь попасть под поезд. Во мне сражались два чувства. Одно подстрекало скорее попрощаться со стариной Блэром и, подобно капле дождя, на ходу прыгнуть на спешащий на Восток экспресс. Слышно, как он стучит железными колесами, и его уставший локомотив совсем скоро разминется с тобой взглядами. Но ему придется отказать, ведь завтра грядет проверка в моем отделе. Наполовину облысевший от собственной брюзгливости Ларри вновь будет проедать и всем остальным лысины своими мнениями. Скотт снова опоздает, но просочится незаметно под общий шумок, и будто ни в чем не бывало, с улыбкой спросит: «Друг, тебе в кофе с утра наложили? Чего так угрюм?» Знаете, он всегда держал свою харизму в тонусе. На это жаловалась его жена, откровенничавшая, что во время ссоры со Скоттом просто невозможно находиться рядом. «К концу первого часа спора я уже черню наш брак, а он все улыбается, изредка посмеивается, левой рукой поправляя пробор и правой поднося тлеющую сигарету к губам! И ничего не говорит. Лишь обнимет в конце и пригласит на последний ряд на „Джеронимо“, как девять лет назад». Эдакая позитивная струна общества. Чарли. С Чарли у нас даже общий рабочий стол, и иногда мы даже угощаем друг друга пряниками за обедом. Они похожи с Блэром. Оба статны, высоки, и у обоих голова светит. Только у первого от подводимого электричества, (он не виноват, это даже его работа), а у Чарли от развлекающихся на его макушке солнечных зайчиков. Когда его повышали до нашего отдела, он стоял точно также, как Блэр. Даже, черт возьми, лучше! Чарли даже, думаю, мог бы дать мастер-класс Блэру, как нужно стоять! Вечно он поправлял свои подтяжки. Они были будто его ордена за пережитые времена сухого закона, отразившиеся на его мокрой душе. Нет, он славный пройдоха. Пятый год никак не починит передний бампер на Бьюике. Или, может, чинит… И сразу вновь лишает своего коня передней губы о высокие бордюры Пампл Стрит. Кстати, на Пампл журналистам по пятницам разливают бесплатно. Разбавленный до приторности шотландский виски. Настолько же шотландский, насколько моя зимняя шапка, зашитая немецкими нитками, с пришитым по весне финским козырьком. Но я не куплю себе новую шапку. Она словно подтяжки Чарли, к старости будет наглядно демонстрировать, сколько передряг я пережил.

Читать дальше