Иван Седов - Оригами. Ничто не бывает случайно!

Я расположился сзади. Захлопнув двери, мы быстро миновали выезд с Пампл на Сандэй-авеню, и пока в окнах пестрили мрачные пятиэтажки из красного кирпича с характерными стеклянными витринами, и газетные крикливые ребята сменялись один за другим, расскажу немного об этой улице, вернее о том, что разгорелось на ней 2 года назад весенним днем.

Заведовавший часовой мастерской на углу уважаемый старик Хаммс объявил о закрытии своего дела, и быстрой распродаже всего славного добра, что тикает и «ходит». К слову, к делу своему относился он весьма отъявленно, и поэтому каждое произведение, вышедшее из-под тщательных рук Хаммса, имело немалый профессиональный вес, и соответствующую цену. Некий Уильямс, появившийся в тот день и час неподалеку от мастерской, заприметил быстро нарастающий сбор людей и любопытных прохожих. Будучи человеком неспешащим и манерным, как отзывались позже, судя по дорогому костюму, зрители надвигающейся картины, он выждал, пока каждый зевака с пустым кошельком узнает цену часовых изделий и уступит первые ряды. Так в первом ряду подле главной витрины, у которой отважно противостоял напирающей толпе сам Хаммс, оказался и он. В тот момент один из потенциальных покупателей торговался за модель с деловым дизайном, и невооруженным глазом было видно, что часы легли на его душу, но всплыли с его кошелька. Воспользовавшись секундным затишьем галдежа, Уильямс отважно заявил:

– Я готов заплатить за каждый экземпляр, что представлен в этих стенах, ровное втрое больше заявленной цены, и ни центом менее. Уверен, они стоят и большего.

Столь громкое заявление вмиг утихомирило даже самых активных желающих.

– Но будучи человеком с принципами, уважающими права всех ныне присутствующих, предлагаю поступить честно и как подобает западно-американскому обществу – мы устроим аукцион.

Последовала попытка Хаммса отобрать слово обратно и отказаться от столь незаманчивого предложения, но толпа принялась активно обсуждать эту идею, и послышались одобрительные возгласы. Уильямс подмигнул Хаммсу, и обозначил первый лот.

– Золотая модель последней серии, лаконичность форм, отчетливость делений и явная зависть всех знакомых и потенциальных знакомых при взгляде на Вашу руку. Стартовая цена – 200 фунтов.

Хаммс утер пот со лба, предвкушая, что же может быть дальше при их цене в 190 фунтов.

Первое предложение из толпы, за ним второе, и к первому ряду тянется гражданин в черной шляпе, за ним следует повышение от дамы в бежевом кашне, расположившейся поодаль от основного скопления, звучит сумма «440!», «480», «520! 520 раз, 520 два, 520 три! Продано!» Мгновенно за ними последовали и вторые, третьи, десятые, двадцатые и, наконец, крайние, с сапфирным отливом циферблата и замшевыми краями ремешка.

Опускаю подробности и момент, как неохотно расходилась ожившая толпа, и перехожу сразу к финалу истории, когда старик Хаммс и Уильямс остались наедине у опустевших прилавков. Все время до этого Хаммс оценивающе молчал. И поэтому разговор начать довелось Уильямсу, снявшему шляпу и присевшему рядом.

– Мы с Вами незнакомы. Но сегодня, проходя вверх по улице, я услышал шум и заинтересовался. И ни трепещущая толпа, ни дорогой блеск не приметили мой взор. Меня поразило то, как Вы смотрели на свои работы под стеклом. Будто понимали, что расстаетесь с частью своей души. Ведь Вы вкладывали ее в каждые часы, не зная, в какие руки их приведет непредсказуемая судьба, – развел руками интригующий Уильямс и выдержал многозначительную паузу, – Вы делали их будто для себя. Будто для своего единственного сына. Слава о Вас ходит до самого Ричвуда, откуда довелось мне быть родом.

– Для Ричвуда на Вашей руке недостает часов.

– Их нет, Ваша правда. Волею судеб я избирал в каждом решении ценности, не подвластные денежным купюрам – честь, сердце, свободу. Что занесла меня сегодня сюда. Вот все собранные деньги за сегодня, и ни один цент не положен мне в карман. Я честен перед Вами, и искренне рад, если смог сделать для Вас нечто памятное добрым словом.

С этими словами Уильямс протянул широкую по своим размерам пачку ассигнаций, и ждал ответа. Хаммс, все это время смотревший в глаза незнакомцу, перевел свой взгляд вниз и сказал:

– Здесь на целых два благородных образования моей дочери, на которое я уже и не надеялся заработать своим ремеслом. Да, у меня дочь. Не сын. Она часы не носит, – с доброй улыбкой поделился Хаммс, снимая с левой руки потертые, прошедшие через время и пыль, часы, – не было за все годы труда экземпляра дороже этих. 34 года назад их завещал мне отец, и сжимая тогда их в руках, я явно осознал свое призвание. Теперь они Ваши.

– Нет, что Вы, я не могу…

– Примите, я настаиваю!

Все предшествующие и последующие слова и действия сопровождались значительными, важными, имевшими место быть, паузами.

– Торжественно клянусь беречь их и чтить память об этом дне, сведшем нас с Вами!

– Вот и славно. На днях я продам эти стены и покину Сандэй, что ютило меня все эти годы. Пора двигаться на Восток! – рассмеявшись, утвердил Хаммс.

На следующий же день, сдержав свои слова, старик вместе со своею дочерью Ханной уехали на Восток к светлому будущему, и далее история умалчивает их судьбы.

Между тем в окне автомобиля по-прежнему мелькали кирпичные здания, мы спустились к самому основанию авеню за время полета моих мыслей по дням минувшим. Эта упомянутая история наделила меня гаммой теплых чувств. Частично и в малой степени она учит, что впечатление обманчиво, и может, стоит ожидать всегда хорошего? Но этот вывод мало ожидался сегодня, ведь когда ты едешь на место совершения преступления, что ожидать хорошего? Особенно, если делаешь это под приказом назойливого Ларри.

Наконец, мы повернули на Браун Стрит, и до злосчастного дома оставалось несколько сотен метров. Уже виднелась черно-желтая лента, оцепившая особняк от любопытного глаза. На месте трудилось около десяти людей, завязанных в расследовании. Здесь не царили эмоции, лица всех присутствующих были каменно-серыми, будто самый дождливый осенний понедельник. И лишь луч света от непотушенной люстры воцарял хоть какой-то свет, ибо погода была крепко-накрепко пасмурной. Впрочем, в какую же еще, черт возьми, погоду, приезжать в подобные места?

Не спеша, Чарли заглушил двигатель, Скотт закурил еще в машине, за что получил недоброжелательный жест от нашей занудной старины.

– О, вот и вы, парни! – окликнул нас со спины Ричардсон, – Ларри предупредил меня о вас, вы даже приехали быстрее, чем ожидалось. Впрочем, оно и лучше, труп еще не потерял все соки и не приобрел аромат! Так что просим внутрь.

От столь небрежно опущенной не менее небрежной шутки скорее захотелось уехать прочь, даже не пожав руку Ричардсону, но положение обязывало отбросить справедливое презрение к этой затее и зайти в распахнутые двери особняка. Меня не покидало ощущение, что за нами кто-то пристально наблюдает со стороны, и мы стоим на пороге какой-то игры, которая вот-вот, и начнется, захлопнув нас во тьме с коварным смехом. Ричсон вновь нас поторопил, и Скотт потушил сигарету. По своему обыкновению, Чарли поправил подтяжки – это было последним штрихом. Мы вошли.