Александр Вельтман - Приключения, почерпнутые из моря житейского

– Вот то-то, Дорофей Игнатьич, бог-то, и попутал тебя; ведь если б не такой случай, ты бы и не подумал приехать.

– Помилуйте, матушка, у меня уж и подвода была готова, а тут вот как черт навязал обузу. Да уж будьте уверены, что то само по себе, а это само по себе; я только буду вас просить, чтоб Иван Иванович приказал взять ее у меня с рук долой.

– Дунька! – крикнула Авдотья Матвеевна, – сбегай-ко скорей… Э, да вот он идет.

– Это чтo за человек? – спросил Иван Иванович, входя в комнату.

Мы не станем описывать наружности Ивана Ивановича, чтоб читатель сам себе вообразил в мундирном сюртуке добрейшую наружность, не совсем уклюжую, на которой время исказило уже все черты доброты, так что с первого разу можно было подумать, что Иван Иванович и сердит, и привязчив, и невесть что еще. Дорофей низменно поклонился, а отвечала за него Авдотья Матвеевна:

– Ты не узнал управляющего имением Александра Ивановича Брусницкого.

– А! ну, что скажете?

– Ничего, сударь Иван Иванович; привез кой-что гостинцу вашей милости.

– Спасибо, спасибо; а чего привезли?

– Ну, что привез, то и привез; а вот лучше поговори-ко с ним, у него просьба до тебя.

– Да, батюшка Иван Иванович, не оставьте вашей милостью: вещь пустая, да я больно перепугался.

– Что такое? говори.

– Изволите ли видеть, ехал я третьёва-сь или, бишь, четвертого дня…

– Постой, постой, я расскажу, что тебе трудиться в другой раз; вот видишь, Иван Иванович, Дорофей Игнатьич ехал себе в деревню через лес, где разбойники водятся…

– И не думают водиться! – пробормотал Дорофей про себя.

– Вдруг бежит баба какая-то и кричит: «режут!»

– Постой, матушка, – перервал Иван Иванович, – нечего и продолжать, я вижу, что тут дело касается до исправника, а не до меня.

– Да дай, батюшка, кончить! так и рвет с языка!

– А пожалуй, говори, только я вижу, что дело до меня не касается.

– Вот видите ли, сударь, я вам доложу в коротких словах, – начал было Дорофей.

– Позволь уж мне досказать: не люблю, начав слово, не кончить… Изволишь видеть, он спас бабу от разбойников да привез домой, а оказалось, что она сумасшедшая, не ест, не пьет…

– Все-таки надо освидетельствовать; а что, я, что ли, поеду в уезд свидетельствовать?

– Да дай кончить! – сердито произнесла Авдотья Матвеевна.

– Она, сударь, умерла было! – начал было Дорофей.

– Свидетельства-то, или, как бишь, следствия-то, он и боится, – перервала Авдотья Матвеевна, – так для этого и привез ее сюда.

– Куда? – спросил Иван Иванович.

– Куда! сюда, говорят тебе!

– То есть к нам? ко мне? пошел, брат, пошел, а не то я проводить велю!… мертвую привез из уезда в город, в мой квартал, свалить беду на мою шею!

– Помилуйте, живехонька, сударь, она только больна.

– Все равно!

– Выслушай прежде, да потом кричи!

– Позвольте уж мне, матушка Авдотья Матвеевна, рассказать, в чем дело.

– Рассказывай! ты думаешь, он тебя лучше поймет?

– Только не извольте гневаться, батюшка Иван Иванович… дело, сударь, пустое…

При этих словах Дорофей вынул из кармана бумажник, отвернулся немножко из учтивости в сторону.

– Дело, сударь, пустое…

И Дорофей рассказал, что спасенная им женщина, верно, какая-нибудь беглая или сумасшедшая, заболела опасно, и он, из боязни, чтоб она не умерла и не завязалось из этого следствие, привез ее в город с тем, чтоб попросить Ивана Ивановича взять ее в часть.

– Нельзя, любезный друг, нельзя! – сказал Иван Иванович.

– Ах, батюшка, да отчего ж нельзя? – крикнула Авдотья Матвеевна.

– Ты, матушка, с ума сошла! тело поднято в уезде, а не на улице, да если б и на улице, да не в моем квартале, так мне плевать на него.

– Помогите, батюшка, посоветуйте, как мне быть… да если б тело, а то не тело, ведь она еще живехонька…

Дорофей положил что-то на стол и низко поклонился.

– Чудные вы люди, – оказал Иван Иванович, смягчив голос, – добро бы это случилось в моем квартале, ну, тогда бы знали, как поступить.

– Ах, боже мой, да она теперь в твоем квартале и есть! Кто ж знает, что. она привезена, – сказала Авдотья Матвеевна, удивляясь, что муж ее из пустяков делает затруднения.

– Лежи она на улице, дело другое, дозор бы поднял – и

прямо в часть!

– Слушаю, Иван Иванович, Так уж я исполню, как изволили сказать… потороплюсь.

– Ну, ну, ладно; да смотри, брат, мы только про то и знаем.

– Уж известное дело, – сказал Дорофей, поклонился и вышел вон.

Подвода стояла у ворот, он велел въезжать ей на двор; а его собственная тележка стояла в отдалении,

– Ты ступай, Кузька, да помоги Петрухе сложить с воза куль и мешки; а я сам сдам ее в больницу. Ступай.

Кузька пошел помогать Петрухе, а Дорофей вскочил на тележку и погнал коня в переулок, потом через улицу и опять в переулок. Тут была глушь; с обеих сторон заборы тянулись до другой части,

Дорофей приостановился, посмотрел, нет ли кого, выскочил из тележки, вытащил из нее бедную Саломею, сложил подле забора и – был таков.

Иван Иванович, утомясь после дневных трудов, понесенных на пользу ближнему, по выходе Дорофея стал раздеваться и, ложась уже в постелю, вспомнил, что надо послать дозор в глухой переулок, нет ли там чего-нибудь, и велел кликнуть к себе хожалого.

– Ты, братец, обойди же квартал дозором, чтоб все было в исправности, да глухие-то переулки обойди хорошенько, слышишь?

– Слушаю, ваше благородие, уж это известно, – отвечал хожалый и действительно прошел дозором по кабакам, прикрикнул, что пора запирать.

– Сейчас, сударь, сейчас, только гости уберутся, – отвечали целовальники.

– То-то, сейчас!…

– В глухие переулки! – пробормотал хожалый, отправляясь к себе»на дом, – а черта ли там есть!

Таким образом беспамятная Саломея лежала без призору в глухом переулке. Одр ее широк, она разметалась, горит, внутренний жар раскалил ее; с глухим стоном хватается она руками за одежду и, кажется, хочет сбросить ее с себя… Язык что-то лепечет, уста алчут… да нет никого, кто бы походил за больной и подал ей испить.

Но вот кто-то идет, говорит сам с собой.

– Мне что, – говорит, – пошел, да и утопился! житья нет! бил-бил, бил-бил, а за что?… вишь, я виноват, что, надевавши, у мундира рукав лопнул… а теперь по ночи достань ему где хочешь… Э! кто тут?… охает кто-то… Ах, батюшки, женщина какая-то… умирает!… Побежать сказать в будке, чтоб подняли.

И прохожий побежал к будке, которая была против длинного глухого переулка, на другой стороне улицы.

– Эй! будочник! слышь!

– Кто идет? – крикнул будочник, сидевший в дверях, прислонясь к стенке.

– Пошли, брат, скорей, поднять женщину, вон лежит тут в переулке, пьяная или что, бог ее знает.

– Где в переулке?

– Да вот тут недалеко.

– Ладно; поднимут и без тебя, – отвечал будочник.