Александр Вельтман - Приключения, почерпнутые из моря житейского

Софья Васильевна, вероятно, догадалась, наконец, что что-нибудь да не так, прервала слова Федора Петровича и сказала, захохотав:

– Бедный муж, не знает, где жена!… а я знаю.

– Она мне ничего не говорила, – начал было Федор Петрович.

– Не говорила? да разве вы не помните, что она сбиралась с Малютиными в Вознесенск?

С этими словами Софья Васильевна встала из-за стола.

– Хотите трубку? – сказал Петр Григорьевич, взяв за руку Федора Петровича. – Пойдемте ко мне в кабинет… Федор Петрович, – продолжал он, – вы почти сами вызвались дать мне взаймы сорок тысяч, которые мне необходимы, чтоб поправить свои дела; для чего ж вы вместо исполнения слова нажаловались на меня своей жене, что я выдал нищую дочь свою за вас для того, чтоб обобрать вас? скажите пожалуйста?

– Я? я это говорил? вот вам Христос! – сказал Федор Петрович.

– Вот записка, полученная женою третьего дня от Саломеи; извольте читать:

«Папа просил у моего мужа сорок тысяч взаймы. Это крайне его удивляет, и мне слишком неприятно слышать упреки», что мои родители не только что не дали мне никакого приданого и выдали как нищую, но еще требуют от зятя, чтоб он для поправления их состояния отдал свое. По доброте своей муж мой не умел отговариваться; но, чтоб избежать вечных упреков, я ему сказала, что папа не нуждается уже в его деньгах».

– И не думал, и не думал этого говорить, Петр Григорьевич, клянусь богом! Я не знаю, что Саломее Петровне вздумалось про меня так писать… и не понимаю! Я уж и деньги приготовил для вас; она взяла их к себе и сказала, что вы от нее получите.

Петр Григорьевич закусил губы.

– О! бог ей судья! Мне только жаль, что я доброму человеку навязал на шею такого черта! – сказал он, задыхаясь от досады. – Где она?

– Я не знаю, Петр Григорьевич, где она; со вчерашнего дня еще не возвращалась домой; Софья Васильевна говорит, что она уехала в Вознесенск.

– Врет она! – вскричал Петр Григорьевич. – Эй! кто тут? позови барыню.

– Что тебе, друг мой? – спросила Софья Васильевна и испугалась, увидя, что Петр Григорьевич весь вне себя ходил большими шагами по комнате и поминутно набивал нос табаком. Это был худой признак.

– Где Саломея? – крикнул он.

– Я почему ж знаю, – отвечала Софья Васильевна, – кажется, мужу ее лучше знать об этом.

– К чему ж ты выдумала, что она поехала в Вознесенск?

– Я знаю, что она хотела ехать с Малютиными и без всякого сомнения уехала с ними.

– Я сегодня был у Малютиных; она, верно, уехала с чертом.

Софья Васильевна побледнела. Федор Петрович стоял безмолвно и смотрел на Софью Васильевну как на виноватую и как будто произнося с упреком: «Вот видите, Софья Васильевна, что вы сделали! Зачем вы сказали, что Саломея Петровна уехала в Вознесенск, когда она не уезжала туда».

– Любезный Федор Петрович, – сказал Петр Григорьевич, – грех не на моей душе, а на бабьей.

– Ох ты! – произнесла Софья Васильевна и торопливо вышла из комнаты.

Федор Петрович стоял молча посреди комнаты, в одной руке держал фуражку, другою приглаживал волосы на голове, потому что они становились у него дыбом в смутное для головы время.

– Что делать! – сказал Петр Григорьевич, глубоко вздохнув и пожав плечами.

– Я не понимаю, куда это уехала Саломея Петровна, – сказал, наконец, Федор Петрович.

Петр Григорьевич набрал снова глубоким вздохом оксигену [74] и пахнул азотом, как турок, затянувшийся табаком.

– Позвольте трубочку, – сказал Федор Петрович.

– Сделайте одолжение, – отвечал Петр Григорьевич, расхаживая взад и вперед по комнате.

– Поди, пожалуйста, посиди в гостиной с Иваном Федоровичем и Степаном Васильевичем, мне совсем не до них, – сказала Софья Васильевна, входя встревоженная в кабинет.

– А мне до них? – отвечал Петр Григорьевич.

– Вы посылали, Федор Петрович, узнать, к кому поехала Саломея?

– Не посылал, – отвечал Федор Петрович, затягиваясь длинной струей вахштафу, как утоляющий жажду.

– Ах, напрасно; как же это вы так беззаботны, не знаете, где жена и что делается с нею?

– Куда ж послать-то мне, Софья Васильевна? Если б она поехала да сказала, куда едет, – дело другое; я пошлю искать ее.

– Ах, нет, лучше не посылайте… Вы не поссорились ли с ней?

– Как это можно! Когда ж я ссорился?

– Может быть, огорчили чем-нибудь?

– Ей-богу, и не думал огорчать. Признаться сказать, она только посердилась на меня за то, что я взял деньги из ломбарда.

– Вот видите ли, она вам советует беречь деньги, а вы сделали ей неприятность; будто это ничтожная причина; я уверена, что она от огорчения уехала с кем-нибудь из знакомых на дачу или в деревню.

– Как будто я бросать хотел деньги; я по просьбе Петра Григорьевича взял сорок тысяч…

– Так за что ж она сердилась? – спросила Софья Васильевна с негодованием, поняв оскорбительный для матери поступок Саломеи.

– А бог ее знает! – отвечал Федор Петрович, – так, я думаю, жалко стало денег.

– Для отца и матери жаль! – произнесла с огорчением Софья Васильевна.

– Я говорил, да что делать, уж у ней такой странный характер. -

– А сама мотает, бросает деньги! Сколько вы прожили в полгода?

– А бог ее знает, я как-то не люблю считать.

– О, вы чересчур добры, Федор Петрович! вам надо было держать ее в руках.

– Так уж… и сам не знаю как… нет, уж жизнь такая… Я, правда, не привык, да что ж делать, ведь это не в полку.

– Федор Петрович, вы не разглашайте об ее отъезде… она, вероятно, скоро воротится… она, верно, уехала в деревню к Колинским… Конечно, это глупо уезжать не сказавшись, да уж это такой нрав.

– Уж такой нрав, я знаю, – повторил и Федор Петрович. – Я, однако ж, пойду домой, может быть она воротилась.

– Я ввечеру к вам приеду, прощайте, Федор Петрович. Федор Петрович пошел домой; но Саломея еще не возвращалась.

На свободе Федор Петрович закурил трубку, сперва в кабинете, отворив окно; а потом стал с досады, что Саломея Петровна долго не возвращается, ходить с трубкой но зале и по гостиной; по всем комнатам разостлались дымные облака.

В десять часов вечера приехала Софья Васильевна и, после вопроса; приехала ли Саломея, ужасно раскашлялась.

– Ах, как вы накурили»! – вскричала она, – да это поневоле уйдешь из дому!

– Это так уж, от скуки… я ведь совсем не курю, – сказал Федор Петрович и хотел поставить в угол трубку; но, закурившись, он, как опьянелый, пошатнулся и чуть-чуть не упал.

Софья Васильевна посмотрела на него подозрительно и бог знает что подумала.

– Нет, не могу выносить; это бог знает что за табак! мне дурно! – сказала она и торопливо вышла.

У Федора Петровича кружилась голова, он с трудом добрался до своего кабинета и лег.

Между тем Софья Васильевна приехала домой, открыла мужу тайну, которую она только что узнала.