Марк Цицерон - Об ораторе

А вот почему ты так крепко ухватился за гражданское право, я отлично понимаю, и понял я это еще когда ты говорил. Во–первых, ты угождал Сцеволе, которого все мы не можем не любить за великое его обаяние, видя, что у его науки нет ни приданого, ни убранства, ты ее разубрал украшениями и одарил словесным приданым. Во–вторых, имея у себя дома такого поощрителя и наставника в этой науке, ты положил на нее столько работы и труда, что начал опасаться, как бы твои старания, если бы ты не превозносил эту науку, не пропали даром.

(235) Но я не собираюсь вступать в спор с этой твоей наукой; пусть она и будет такой важной, какой ты ее считаешь. Никто и не отрицает, что она и важна, и обширна, и многие ею занимаются, и всегда была она в величайшем почете, и в наши дни распоряжаются ею самые видные граждане. Берегись, однако, Красс: желая украсить науку гражданского права необычным и чуждым ей убором, как бы ты не лишил ее собственного убора, привычного и исконного. (236) Ибо, если бы ты стал утверждать, что знаток права — это всегда оратор, а равно и оратор — это всегда и знаток права, ты бы этим установил и высочайшее значение обеих наук, и взаимное их равенство, и совместное их достоинство. Но ты признаешь, что законоведом возможно быть и без того красноречия, которое мы исследуем, и что таких законоведов было очень много; а что возможно быть оратором без изучения права, это ты отрицаешь. Стало быть, сам по себе законовед — это для тебя всего–навсего какой–то дотошный и хитрый крючкотвор, огласитель жалоб, начетчик и буквоед; и только потому, что оратору в судебных делах часто бывает нужно опираться на право, ты приставил правоведение к красноречию, как подсобную девчонку.

56. (237) Ты изумляешься бесстыдством тех защитников, которые берутся за большое, не зная малого, и которые осмеливаются при разборе дел походя рассуждать о важнейших разделах гражданского права, каких они не знают и никогда не изучали. Но и то и другое легко и просто оправдать. Что ж тут удивительного, если человек, который не знает, какие слова произносятся при брачной купле [162] Брачная купля — с таринный обряд бракосочетания, при котором жених символически покупал невесту у отца; при этом он спрашивал: «Хочешь ли быть хозяйкой в моем доме?», а она отвечала: «Хочу». , тем не менее отлично может вести дело женщины, вступающей в такой брак? И если то же уменье требуется, чтобы править большим и малым судном, из этого следует, что вполне можно вести дело по дележу наследства, даже не зная, какими словами определяется этот дележ. (238) В самом деле, с какой стати все те сложнейшие тяжбы из суда центумвиров [163] Ссылки на § 180, 181, 183. , о каких ты говорил, не могут быть предметом превосходных выступлений красноречивого человека; не искушенного в праве? И к тому же во всех этих делах — и в том самом деле Мания Курия, по какому ты недавно выступал, и в разбирательстве по делу Гая Гостилия Манцина, да и в деле о мальчике, рожденном от второй жены, когда первой не было послано отказа, — во всех этих делах даже лучшие законоведы сами не могли столковаться по вопросам права. (239) Вот и я спрашиваю, чем же в этих делах помогло бы оратору знание права, если все равно победителем вышел тот законовед, который лучше владел не своим ремеслом, а чужим, то есть, не знанием права, но красноречием?

Мне не раз приходилось слышать, что в те времена, когда Публий Красс [164] Публий Красс — т от Красс Дивес Муциан, консул 131 г., о котором упоминалось в § 170. Его эдильство приблизительно относится к 137 г. домогался звания эдила, и ему помогал Сервий Гальба — уже пожилой, уже бывший консулом и уже просватавший дочь Красса за своего сына Гая, — явился однажды к Крассу за советом какой–то сельский житель, он отвел Красса в сторону, изложил ему свое дело и получил от него ответ, хотя и правильный, но не очень ему подходящий. Когда Гальба увидел, как он огорчен, то подозвал его по имени [165] «Подозвал по имени» — знак любезности в античном обиходе. и спросил, по какому делу он обратился к Крассу. (240) Выслушав его и видя, что человек обеспокоен, «Я думаю, — сказал он, — что Красс отвечал тебе, будучи чем–то отвлечен и занят!», а затем взял за руку самого Красса и спросил его: «Слушай, как это пришло тебе в голову так ответить?» На это Красс со всей уверенностью своего опыта подтвердил, что дело обстоит именно так, как он ответил, и сомнения тут быть не может. Тогда Гальба, подшучивая над ним, стал приводить множество самых разнообразных сходных примеров и убедительнейшим образом отстаивать справедливость против буквы закона. Красс, хоть и был человек речистый, но никак не мог бы сравниться с Гальбой; хоть он и начал ссылаться на знатоков и приводить в подтверждение своих слов записки Секста Элия и сочинения своего брата Публия Муция, однако в конце концов вынужден был сознаться, что и ему рассуждение Гальбы уже кажется убедительным и едва ли не правильным.

57. (241) — Есть, конечно, дела такого рода, что споров о праве в них не возникает; но обычно они и не доходят до суда. Разве оспаривает кто–нибудь наследство по завещанию, сделанному главой семьи до рождения у него сына? Никто, потому что рождение наследника делает завещание недействительным. Следовательно, в этой части права не бывает никаких судебных разбирательств, а стало быть, эту часть права — бесспорно, самую обширную — оратор смело может оставить без внимания. (242) А для той части права, которая и знатоками толкуется по–разному, оратору нетрудно найти какого–нибудь правоведа в подмогу своей защите, и, получив от него метательные копья, запустить их самому сплеча во всю ораторскую силу.

Да разве ты сам защищал дело Мания Курия по заметкам и правилам Сцеволы [166] Комментаторы предлагают читать конец параграфа: «Да разве ты (не в обиду нашему превосходному другу будь сказано) не при помощи книг Сцеволы и указаний твоего тестя защищал дело Мания Курия?» — различая, таким образом, в этой фразе упоминания о двух Сцеволах: Сцеволе–Юрисконсульте с его «книгами» (libelli) о гражданском праве и присутствующего Сцеволу–Авгура («нашего превосходного друга» и тестя Красса), который давал «указания», но «книг» не писал. Однако такое толкование слова libelli необязательно, оно может означать и просто «записки» или «заметки», тогда синтаксис и смысл фразы становятся яснее. (не в обиду этому нашему превосходному другу будь сказано)? Разве не издевался ты и над соблюдением справедливости, и над защитой завещаний и воли покойников? (243) Уверяю тебя (я ведь постоянно тебя слушал и был при тебе): больше всего голосов ты привлек солью и прелестью своих изящнейших острот, когда ты высмеивал правовые тонкости Сцеволы, восхищаясь его умом за мысль, что следует раньше родиться, чем умереть, и когда ты не только ядовито, но и смешно и забавно приводил множество примеров из законов, сенатских постановлений и повседневной речи, показывая, что, если следовать букве, а не смыслу, то ничего и не получается. Поэтому в суде царили радость и веселье; и я не вижу, чем тебе тут помогла осведомленность в гражданском праве; нет, помогла тебе только исключительная сила твоего красноречия в соединении с величайшей живостью и прелестью. (244) А сам–то Муций [167] Сам–то Муций — о ппонент Красса, Сцевола–Понтифик, сын Сцеволы–Юрисконсульта, отсюда — шутка о праве — «вотчине». , который в этой тяжбе боролся за отеческое право, точно за свою вотчину, что он такое извлек из гражданского права, чтобы выступить против тебя? Какой огласил закон? Что осветил из него ясного для несведущих? Ведь вся его речь сводилась к тому, что он отстаивал необходимость точно держаться написанного. Но на такие упражнения натаскивают всех мальчиков в школах, обучая их отстаивать то букву закона, то справедливость.