Квинт Гораций Флакк - Римская сатира

И далеко раздающийся шум Ионийского моря;

Много морей ей пришлось переплыть. Но когда предстоит им

Выдержать праведный искус и честный, то женщины трусят:

Их леденеют сердца, и от страха их ноги не держат.

Храбрости хватит у них на постыдное только дерзанье.

Если прикажет супруг на корабль взойти, — тяжело ей:

Трюм противен, вонюч, в глазах все ужасно кружится.

100 Если с развратником едет, она здорова желудком.

Эта при муже блюет, а та, с моряками поевши,

Бродит себе по корме и охотно хватает канаты.

Впрочем, что за краса зажгла, что за юность пленила

Эппию? Что увидав, «гладиаторши» прозвище терпит?

Сергиол, милый ее, уж давно себе бороду бреет,

Скоро уйдет на покой, потому что изранены руки,

А на лице у него уж немало следов безобразных:

Шлемом натертый желвак огромный по самому носу,

И постоянно глаза отвратительной слизью гноятся.

110 Все ж гладиатор он был и, стало быть, схож с Гиацинтом.

Стал для нее он дороже, чем родина, дети и сестры,

Лучше, чем муж: ведь с оружием он! Получи этот Сергий

Меч деревянный — и будет он ей вторым Вейентоном.

Эппией ты изумлен? преступлением частного дома?

Ну, так взгляни же на равных богам [293] Равные богам — императоры. , послушай, что было

С Клавдием: как он заснет, жена его, предпочитая

Ложу в дворце Палатина простую подстилку, хватала

Пару ночных с капюшоном плащей, и с одной лишь служанкой

Блудная эта Августа бежала от спящего мужа;

120 Черные волосы скрыв под парик белокурый, стремилась

В теплый она лупанар, увешанный ветхою тканью,

Лезла в каморку пустую свою — и голая, с грудью

В золоте, всем отдавалась под именем ложным Ликиски;

Лоно твое, благородный Британник, она оскверняла,

Ласки дарила входящим и плату за это просила;

Навзничь лежащую, часто ее колотили мужчины;

Лишь когда сводник девчонок своих отпускал, уходила

Грустно она после всех, запирая пустую каморку:

Все еще зуд в ней пылал и упорное бешенство матки;

130 Хоть утомленная лаской мужчин, уходила несытой,

Гнусная, с темным лицом, закопченная дымом светильни,

Вонь лупанара неся на подушки царского ложа.

Стоит ли мне говорить о зельях, заклятьях и ядах,

Пасынкам в вареве данных? В припадке страсти и хуже

Делают женщины: похоти грех — у них наименьший.

Но почему не нахвалится муж на Цензеннию? — Взял он

Целый мильон состоянья за ней и за это стыдливой

Назвал ее; от колчана Венеры он худ, от светильни

Жарок ее? Нет, в приданом — огонь, от него идут стрелы.

140 Можно свободу купить, и жена подмигнет и ответит

На объяснение: вроде вдовы — богачиха за скрягой.

К Бибуле что же горит таким вожделеньем Сергорий?

Любит, по правде сказать, не жену он, а только наружность:

Стоит морщинкам пойти и коже сухой позавянуть,

Стать темнее зубам, а глазам потускнеть и ввалиться,

Скажет ей вольный [294] Вольный — раб, получивший вольную, вольноотпущенник. : «Скарб забирай да вон убирайся!

Нам надоело с тобой: сморкаешься часто; а ну-ка,

Живо уйди! Вон с носом сухим приходит другая».

Жены, пока в цвету, как царицы, требуют с мужа

150 Стад канусийских овец, фалернских лоз — да чего там?

Требуют всех рабов молодых, все их мастерские;

Дома не хватит чего, но есть у соседа — пусть купит.

В зимний же месяц, когда купец Язон загорожен

И моряков снаряженных палатки белые держат, —

Им доставляется крупный хрусталь, большие из мурры [295] Мурра — плавиковый шпат.

Кубки и чаши, алмаз драгоценный, тем знаменитый,

Что красовался на пальце самой Береники: когда-то

Дал его варвар блуднице, — сестре он подарен Агриппой

Там, где цари обнажением ног соблюдают субботу

160 И по старинке еще доживают до старости свиньи.

Ты из такой-то толпы ни одной не находишь достойной?

Пусть и красива она, и стройна, плодовита, богата,

С ликами древних предков по портикам, и целомудра

Больше сабинки, что бой прекращает, власы распустивши,

Словом, редчайшая птица земли, как черная лебедь, —

Вынесешь разве жену, у которой все совершенства?

— Пусть венусинку, но лучше ее, чем Корнелию, Гракхов

Мать, если только она с добродетелью подлинной вносит

Высокомерную гордость, в приданом числит триумфы.

170 Нет, убери своего Ганнибала, Сифакса и лагерь,

Где он разбит; убирайся, прошу, ты со всем Карфагеном!

«О пощади, умоляю, Пеан, и ты, о богиня,

Стрелы сложи: неповинны сыны! Только мать поражайте», —

Так кричит Амфион. Аполлон же лук напрягает:

Кучу детей уж хоронит Ниоба и вместе супруга

Только за то, что считала свой род знатнее Латоны,

А плодовитость свою — как у белой свиньи супоросой.

Где добродетель и где красота, чтобы стоило вечно

Ими тебя попрекать? Удовольствия нет никакого

180 В этом высоком и редком добре, что испорчено духом

Гордым: там горечи больше, чем меда. Кто предан супруге

Вплоть до того, чтобы часто не злиться, чтоб целыми днями

Не ненавидеть жену, которую так превозносит?

Правда, иная мала, но для мужа она нестерпима.

Хуже всего, что супруга себя не признает красивой,

Если не сможет себя из этруски сделать гречанкой,

Из сульмонянки — афинянкой чистой: всё, как у греков.

Хоть и позорнее нашим не знать родимой латыни,

Греческой речью боязнь выражается, гнев и забота,

190 Радость и все их душевные тайны. Чего еще больше?

Любят, и то — как гречанки! Простительно девушкам это;

Ну, а вот ты — девяносто тебе уже скоро ведь — тоже

Хочешь по-гречески? Нет, для старух эта речь непристойна.

Сколько уж раз говоришь ты по-гречески так похотливо:

«Жизнь ты моя и душа» ; при всех произносишь, что было

Под одеялом сейчас! Бесстыдно разнеженный голос

Похоть разбудит у всех, захватит, как пальцами, пусть же

Перья спадут, и лицо твои годы выдаст, хотя бы

Ты говорила нежнее, чем Гем, нежней Карнофора.

200 Ежели ты не намерен любить законной супруги,

Значит, нет и причин, чтоб тебе на ком-то жениться,

Трат не надо на пир, не нужно и винных лепешек,

Тех, что дают в конце церемонии сытому гостю,

Ни подношений за первую ночь, когда на роскошном

Блюде блестят золотые монеты — Дакиец с Германиком [296] Дакиец и Германик — монеты с изображением императоров Траяна и Домициана. вместе.

Если в супружестве ты простоват и к одной лишь привязан

Сердцем, — склонись головой и подставь под ярмо свою шею:

Ты не найдешь ни одной, кто бы любящего пощадила;

Если сама влюблена, всё же рада и мучить и грабить.

210 Стало быть, меньше всего полезна жена для того, кто