Демосфен - Избранные речи

(21) Так вот о том, что Филипп из малого и ничтожного, каким был первоначально, сделался великим; что греки относятся друг к другу с недоверием и враждою; что гораздо более невероятным было для него тогда сделаться таким сильным из прежнего ничтожества, чем теперь, когда уже так много он захватил в свои руки и подчинил себе остальное, и вообще обо всем, что я мог бы сказать в этом роде, я умолчу. (22) Но я вижу, что все люди, начиная с вас самих, уступили ему то самое, из-за чего до сих пор во все времена велись все войны между греками. Что же это такое? Это возможность делать что ему угодно и прямо так поодиночке обирать и грабить каждого из греков и порабощать государства, производя на них нападения. (23) А между тем простатами 22над греками в течение семидесяти трех лет были вы; были простатами в течение двадцати девяти лет лакедемоняне 23; достигли некоторой силы и фиванцы в течение вот этого последнего времени, после битвы при Левктрах 24. Но все-таки ни вам, ни фиванцам, ни лакедемонянам еще никогда, граждане афинские, не предоставлялось греками такого права – делать что вам вздумается – ничуть не бывало! (24) Но с вами – или, лучше сказать, с афинянами тех времен, – из-за того только, что к некоторым, как казалось, они относились свысока, все – даже и те, которые сами ни в чем не могли вас упрекнуть, – считали нужным воевать совместно с обиженными; точно так же опять-таки и с лакедемонянами, когда они, получив главенство и достигнув такого же могущества, как и вы, стали злоупотреблять своей властью и пытались слишком грубо нарушать установившийся порядок 25, тогда все начали войну – даже и те, которые ни в чем не могли упрекнуть их. (25) Да что же говорить об остальных? Мы сами с лакедемонянами, хотя первоначально не могли бы указать ни одного случая каких-нибудь обид друг против друга, но все-таки, если видели в чем-нибудь обиды для остальных, считали нужным из-за этого вести между собой войну. Однако все проступки, совершенные как лакедемонянами за те тридцать лет, так и нашими предками за семьдесят лет, не могут равняться, граждане афинские, с теми обидами, которые нанес грекам Филипп в течение тринадцати неполных лет 26, за время, когда он выделяется из ряда остальных, или, лучше сказать, они не составляют и малой доли того, что сделано им. *И это легко показать в коротких словах*. (26) Я не говорю про Олинф, Мефону, Аполлонию 27и про тридцать два города во Фракии 28, которые он разорил все с такой жестокостью 29, что даже если подойдешь близко к этим местам, затрудняешься сказать, жили ли когда-нибудь в них люди. Обхожу молчанием также и то, что племя фокидян, столь сильное прежде, теперь уничтожено 30. А в каком положении Фессалия? Разве не уничтожил он там государств и демократического правления и не установил четверовластий 31, чтобы жители были рабами не только по городам, но и по племенам? (27) А города на Эвбее разве уж не управляются тиранами 32и притом города на острове поблизости от Фив и от Афин? Разве в письмах он не пишет определенно: «А у меня – мир с теми людьми, которые хотят меня слушаться»? И он не только в письмах так выражается, но и на деле поступает не иначе: вот он направился к Геллеспонту, раньше ходил против Амбракии 33, подчинил себе Элиду, такое значительное государство в Пелопоннесе, сделал недавно покушение на Мегары – словом, ни Греция, ни варварская земля не могут насытить жадности этого человека. (28) И мы, все греки, видим это и слышим и все-таки не отправляем друг к другу по этому поводу послов, не выражаем даже негодования, но находимся в таком жалком состоянии, такими рвами окопались одни от других у себя в городах, что вплоть до сегодняшнего дня не можем привести в исполнение ни одной полезной или необходимой нам меры, не можем сплотиться и заключить какого-нибудь союза взаимной помощи и дружбы. (29) Вместо этого мы равнодушно смотрим на то, как усиливается этот человек, причем каждый из нас, на мой по крайней мере взгляд, считает выигрышем для себя то время, пока другой погибает, и никто не заботится и не принимает мер, чтобы спасти дело греков, так как всякий знает, что Филипп, словно какой-то круговорот напастей – приступ лихорадки или еще какого-нибудь бедствия, – приходит вдруг к тому, кто сейчас воображает себя очень далеким от этого. (30) При этом вы знаете также и то, что, если греки терпели какие-нибудь обиды от лакедемонян или от нас, то они переносили эти обиды все-таки от истинных сынов Греции, и всякий относился тогда к этому таким же точно образом, как если бы, например, законный сын, вступивший во владение большим состоянием, стал распоряжаться чем-нибудь нехорошо и неправильно: всякий почел бы его заслуживающим за это самое порицания и осуждения, но никто не решился бы говорить, что он не имел права это делать как человек посторонний или не являющийся наследником этого имущества. (31) А вот если бы раб или какой-нибудь подкидыш стал расточать и мотать достояние, на которое не имел права, тогда – о Геракл! – насколько же более возмутительным и более достойным гнева признали бы это вы все! Но о Филиппе и о том, что он делает сейчас, не судят таким образом, хотя он не только не грек и даже ничего общего не имеет с греками, но и варвар-то он не из такой страны, которую можно было бы назвать с уважением, но это – жалкий македонянин, уроженец той страны, где прежде и раба порядочного нельзя было купить. (32) Но чего же еще не хватает ему до последней степени наглости? Да помимо того, что он разорил города, разве он не устраивает пифийские игры, общие состязания всех греков, и, когда сам не является на них, разве не присылает своих рабов руководить состязаниями в качестве агонофетов? 34*Разве не завладел Пилами 35и проходами, ведущими к грекам, и не занимает эти места своими отрядами и наемниками? Разве не присвоил себе также и права первым вопрошать бога, отстранив от этого нас, фессалийцев, дорян и остальных амфиктионов, – права, которым даже и греки не все пользуются?* (33) Разве не предписывает он фессалийцам, какой порядок управления они должны у себя иметь? Разве не посылает наемников – одних в Порфм 36, чтобы изгнать эретрийскую демократию, других – в Орей, чтобы поставить тираном Филистида? Но греки, хоть и видят это, все-таки терпят, и мне кажется, они взирают на это с таким чувством, как на градовую тучу: каждый только молится, чтобы не над ним она разразилась, но ни один человек не пытается ее остановить. (34) И никто не защищается не только против тех оскорблений, которым подвергается от него вся Греция, но даже и против тех, которые терпит каждый в отдельности. Это уже последнее дело! Разве он не предпринимал похода на Амбракию и Левкаду 37, – города, принадлежащие коринфянам? Разве не дал клятвенного обещания этолийцам передать им Навпакт, принадлежащий ахейцам? 38Разве у фиванцев не отнял Эхин 39и разве не отправляется теперь против византийцев 40, своих собственных союзников? (35) Разве у нас – не говорю уж об остальном – он не завладел крупнейшим нашим городом на Херсонесе, Кардией? 41И вот, хотя мы все страдаем от такого отношения к себе, мы все еще медлим, проявляем малодушие и смотрим на соседей, полные недоверия друг к другу, а не к тому, кто всем нам наносит вред. Но если этот человек относится ко всем с такой наглостью теперь, то ка́к вы думаете, что́ же он станет делать тогда, когда подчинит своей власти каждого из нас поодиночке?