Марк Цицерон - Письма к Аттику, близким, брату Квинту, М. Бруту

4. Не пугает меня и то, что ты, чтобы устрашить меня, выдвигаешь в своей глубокой преданности и по редкостной дружбе. Ведь не существует жестокости, которая, по-видимому, не угрожала бы всем при этом потрясении мира, и я с полной готовностью отвратил бы ее ценой своих личных и домашних несчастий и даже ценой того, чего ты мне советуешь остерегаться.

5. Если будет какое-нибудь государство, то я оставлю своему сыну, который, к моей радости, дорог тебе, достаточно крупное наследство в виде памяти обо мне; если же не будет никакого, — он не избегнет судьбы прочих граждан. Далее ты просишь меня не забывать о моем зяте, прекрасном молодом человеке, столь дорогом мне; неужели, зная, как высоко я ценю и его и свою Туллию, ты сомневаешься в том, что эта забота тревожит меня сильнейшим образом? Тем более, что при общих несчастьях я находил отраду только в той слабой надежде, что мой или, лучше, наш Долабелла освободится от тех неприятностей, которые он на себя навлек своей щедростью 1902Разузнай, пожалуйста, что он перенес в те дни, пока был в Риме, — как горьки были они для него, как мало почетны для меня, его тестя!

6. Поэтому я и не ожидаю исхода этих событий в Испании 1903(мои сведения о них совпадают с тем, что пишешь ты) и ничего не замышляю с хитростью. Если государство когда-либо будет существовать, для меня в нем, конечно, будет место; если же его не будет, ты сам, полагаю я, приедешь в те же пустынные места, где, как ты услышишь, поселился я. Но, быть может, я пророчествую, а все это будет иметь лучший исход. Ибо я припоминаю отчаяние тех, кто был стариками в дни моей молодости 1904; теперь я, пожалуй, уподоблюсь им, поддаваясь слабости, свойственной моим годам. Хотелось бы, чтобы это было так. Тем не менее...

7. Ты, я думаю, слыхал, что для Оппия 1905ткут тогу с пурпурной каймой, а наш Курций 1906думает о дибафе, но красильщик 1907медлит с его изготовлением. Этим я приправил, дабы ты знал, что я склонен смеяться даже при всей горечи. Что же касается дела Долабеллы, о котором я написал, то убедительно прошу тебя постараться, словно это твое дело. Мое последнее слово: я ничего не сделаю в состоянии смятения, ничего не сделаю необдуманно. Тем не менее молю тебя: в каком бы краю я ни был, оберегай меня и моих детей так, как того потребуют наша дружба и твоя верность.

[Att., X, 10]

Кумская усадьба, 3 мая 49 г.

1. Как я слеп, что не видел этого раньше! Посылаю тебе письмо Антония. Хотя я очень часто писал ему, что ничего не замышляю наперекор намерениям Цезаря, что помню о своем зяте, что помню о дружбе, что я мог бы, будь я иного мнения, быть с Помпеем, но что я, против своего желания разъезжая с ликторами 1908, хочу находиться в отсутствии и что даже теперь как раз насчет этого у меня нет определенного решения, — смотри, как он на это наставительно :

2. «Как справедливо твое решение! Ведь тот, кто хочет быть нейтральным, остается в отечестве; кто уезжает, тот, по-видимому, что-то решает насчет одной или другой стороны. Но не мне решать, по праву ли кто-либо уезжать или нет. Цезарь возложил на меня такую задачу: совсем не допускать, чтобы кто-либо уехал из Италии. Поэтому то, что я одобряю твой образ мыслей, не имеет большого значения, если я, тем не менее, не могу тебе сделать никакой уступки. Тебе, по моему мнению, следует послать письмо к Цезарю и его просить об этом. Не сомневаюсь, что ты добьешься, особенно если обещаешь, что будешь принимать во внимание нашу дружбу».

3. Вот тебе лаконская скитала 1909. Я вообще приму у себя этого человека. Он намеревался приехать за четыре дня до нон, вечером, то есть сегодня. Следовательно, завтра он, возможно, приедет ко мне. Попытаюсь, послушаю: я не тороплюсь, я намерен писать Цезарю. Буду действовать тайно, скроюсь где-нибудь с очень немногими; несмотря на все нежелание этих, конечно, улечу отсюда и если бы к Куриону! Слушай, что я тебе говорю 1910: прибавилась большая скорбь: свершится нечто, достойное меня. Твоя дисурия 1911меня очень огорчает; лечись, прошу тебя, пока это начало.

4. Твое письмо о массилийцах 1912мне приятно. Прошу давать мне знать, что бы ты ни услыхал, Оцеллу я желал бы видеть, если бы мог открыто, так как добился этого от Куриона. Я здесь ожидаю Сервия 1913, ибо меня просят его жена и сын, и я нахожу нужным.

5. Но он 1914возит с собой в открытой лектике Кифериду 1915, как вторую жену; кроме того, собралось семь лектик подруг или «друзей». Смотри, какой позорной смертью мы погибаем, и сомневайся, если можешь, что тот 1916— побежденным ли возвратится он или победителем — устроит резню. Я же, если не будет корабля, даже на лодочке вырвусь из их братоубийства. Но я напишу больше, после того как встречусь с ним.

6. Юношу нашего 1917не могу не любить, но хорошо понимаю, что он нас не любит. Я не видел никого, в такой степени лишенного нравственных устоев , в такой степени отвернувшегося от своих, в такой степени думающего неведомо о чем. О, невероятная сила огорчений. Но меня будет заботить и заботит, чтобы у него было руководство. Ведь природный ум удивительный, но следует позаботиться о характере .

[Att., X, 11]

Кумская усадьба, 4 мая 49 г.

1. Уже запечатав предыдущее письмо, я не пожелал дать его тому, кому намеревался, так как это был чужой. Поэтому в тот день оно не было отправлено. Между тем прибыл Филотим и вручил мне письмо от тебя. То, что ты в нем сообщаешь о моем брате, правда, не очень стойко, но не содержит ничего коварного , ничего обманчивого, ничего, не поддающегося обращению на честный путь, ничего, чего нельзя было бы одной беседой направить, куда хочешь; скажу коротко — все близкие, даже те, на кого он так часто сердится, ему все-таки дороги, а я дороже, чем он сам себе. За то, что о мальчике он написал тебе одно, а матери о сыне — другое, не упрекаю. То, что ты пишешь о путешествии и о сестре, огорчительно и тем более, что наши обстоятельства таковы, что я не могу врачевать их; ведь я бы, конечно, врачевал. Но в каком я несчастном и отчаянном положении, ты видишь.

2. Что касается денежных дел, то положение (ведь я от него часто слышу) не таково, чтобы он не желал бы тебе уплатить и не старался об этом. Но если Квинт Аксий не отдает мне при этом моем бегстве 13 000 сестерциев, которые я дал взаймы его сыну, и отговаривается обстоятельствами, если Лепта, если остальные поступают так же, я склонен удивляться, когда слышу от него 1918, что он тревожится из-за каких-то 20 000 сестерциев — ведь ты, конечно, видишь его стесненное положение — и тем не менее велит, чтобы они обязательно были тебе уплачены. Или ты находишь его медлительным или скупым в этом отношении? Менее, чем кто бы то ни было.