Марк Цицерон - Письма к Аттику, близким, брату Квинту, М. Бруту

2. Но оставим это, поговорим немного о себе. Я получил письмо от Квинта Аксия. О Тироне — приятно. Веттиена люблю, Весторию вручил. В канун майских нон Сервий, говорят, останавливался в Минтурнах, сегодня намерен остановиться в литернской усадьбе у Гая Марцелла. Следовательно, завтра он рано увидит меня и даст мне тему для письма к тебе. Ведь я уже не нахожу, о чем писать тебе. Одному удивляюсь: Антоний не шлет ко мне даже гонца, особенно после того, как отнесся ко мне с большим вниманием. Очевидно, насчет меня ему дано более строгое приказание. Он не хочет лично отказывать мне в том, чего я и не намерен просить и чему не намерен поверить, если бы добился. Тем не менее что-нибудь придумаю.

3. Ты, пожалуйста, сообщи если что-нибудь новое в Испаниях; ведь уже могут быть слухи, и все так ждут, что если будет удача, то, как считают, не будет больше никаких трудностей. Но я считаю, что ни с сохранением их дело не будет завершено, ни с потерей не будет безнадежным. Силий, Оцелла и прочие, я уверен, задержались. Курций, вижу я, и тебе чинит препятствия; впрочем, как я полагаю, у тебя есть, откуда отплыть .

[Att., X, 14]

Кумская усадьба, 8 мая 49 г.

1. О, несчастная жизнь! Так долго бояться — большее зло, нежели то самое, чего боишься. Как я уже писал, Сервий 1943, приехав в майские ноны, на другой день утром пришел ко мне. Чтобы не задерживать тебя дольше, скажу, что мы не нашли выхода для принятия решения. Никогда не видел я человека, более перепуганного; но, клянусь, всего, чего он боялся, и следовало бояться: тот 1944на него разгневан, этот 1945ему не друг; победа каждого из них ужасна — как вследствие жестокости одного, дерзости другого, так и вследствие денежных затруднений обоих, а деньги могут быть вырваны только из имущества частных лиц. И он говорил это с таким обилием слез, что я удивлялся, как это они не иссякли от столь длительного несчастья. У меня же это гноетечение из глаз, из-за которого я не пишу тебе сам, — без единой слезы, но оно чаще бывает ненавистным, заставляя бодрствовать.

2. Поэтому всё, чем бы ты ни располагал для моего утешения, собери и напиши — не на основании учености и не из книг (ведь это имеется дома, но почему-то это лекарство слабее, чем болезнь); разузнай лучше следующее: насчет Испаний, насчет Массилии; Сервий сообщает довольно хорошее; по его словам, есть достоверные известия и о двух легионах 1946. Итак, — об этом, если будешь знать, и о подобном этому. В течение нескольких дней мы должны что-нибудь узнать.

3. Но возвращаюсь к Сервию. Мы отложили всю беседу на следующий день, но он медлит с отъездом, «решительно предпочитая в своей постели 1947, что бы ни было». Неприятное беспокойство из-за брундисийского похода сына. Он настаивал сильнейшим образом на одном: если осужденные будут восстановлены 1948, он удалится в изгнание. А я на это: так, конечно, и будет, а то, что теперь происходит, не легче, и привел многое. Однако это не прибавляло ему присутствия духа, а увеличивало его страх, так что, по-видимому, теперь скрывать от него следует скорее мое решение, а не привлекать его. Поэтому на него надежда невелика. Следуя твоему совету, подумаю о Целии 1949.

[Att., X, 15]

Кумская усадьба, 12 мая 49 г.

1. Когда у меня был Сервий, за пять дней до ид прибыл Кефалион с твоим письмом; оно подало мне большую надежду на лучшие новости насчет восьми когорт 1950; ведь даже те, которые находятся в этой местности, говорят, колеблются. В тот же день Фунисулан доставил от тебя письмо, в котором об этом же говорилось с большей определенностью. Я подробно ответил ему о его деле, упомянув обо всем твоем влиянии. До сего времени он меня не удовлетворил; он должен мне большие деньги, но не считается надежным; он говорит, что теперь отдаст; что тот, кому он одолжил, затягивает; просит тебя отослать деньги с письмоносцами, если он их тебе внес; сколько — тебе скажет Эрот Филотима.

2. Но перейдем к более важному. То, чего ты желаешь — от Целия 1951, — созревает; поэтому я мучусь, ждать ли мне ветра. Нужно знамя; слетятся. Ты советуешь, чтобы явно; я вполне согласен; поэтому думаю, что выеду. Тем временем, однако, жду твоего письма. Совет Сервия ничего не облегчает; в каждом его мнении наталкиваешься на всяческие уловки. Одного только большего труса я знал — Гая Марцелла, который раскаивается в том, что был консулом. О, великое неблагородство! Он, говорят, даже уговаривал Антония чинить мне препятствия, так что тот, я уверен, честнее.

3. Антоний за пять дней до ид выехал в Капую. Мне он написал, что совестливость не позволила ему явиться ко мне, потому, что он считал, что я сержусь на него. Следовательно, я поеду — и так, как ты находишь нужным, если только до того не представится надежда взять на себя какую-нибудь более важную роль. Но это едва ли будет так скоро. Претор Аллиен полагал, что если не я, то кто-либо из его коллег 1952. Пусть кто угодно, только бы кто-нибудь.

4. Что касается сестры, то я хвалю. Что касается мальчика Квинта, то прилагается старание; надеюсь, — уже лучше. Что касается брата Квинта, то знай, что он немало заботится о новом займе для погашения долга 1953, но до сего времени из Луция Эгнация ничего не выжал. Аксий насчет двенадцати тысяч совестлив; ведь он часто писал мне, чтобы я уплатил Галлию, сколько тот велит. Если бы он даже не написал, мог бы я иначе? Я, правда, часто обещал, но он потребовал быстро так много. А мне они бы помогли в этом стесненном положении. Но боги их! Однако в другой раз. Радуюсь, что ты освободился от четырехдневной 1954, как и Пилия. Пока хлеб и прочее доставляется на корабль, я выеду в помпейскую усадьбу. Пожалуйста, поблагодари Веттиена за усердие; если кого-нибудь найдешь, кто сможет доставить, пришли письмо до моего отъезда.

[Att., X, 16]

Кумская усадьба, 16 мая 49 г.

1. Едва отправил к тебе письмо о многом, как ко мне рано утром прибыл Дионисий. Я отнесся бы к нему не только милостиво, но и вполне простил бы его, если бы он явился с намерениями, о которых ты мне писал. Ведь в твоем письме, которое я получил в Арпине, говорилось, что он приедет и будет делать то, чего я хочу. А я хотел, вернее, очень желал, чтобы он был со мной. Так как он совсем отверг это, когда приезжал в формийскую усадьбу, я не раз писал тебе о нем несколько резко. Он же, после немногих слов, свел разговор к следующему: я должен его простить, так как, занятый своими делами, он не может ехать со мной. Я ответил кратко, — испытал сильное огорчение, понял, что он отнесся с презрением к моей участи. Что еще нужно? Быть может, ты удивишься — это одно из величайших моих огорчений настоящего времени. Я хотел бы, чтобы он был тебе другом; желая тебе этого, я желаю, чтобы ты благоденствовал; ведь он будет другом, пока это будет продолжаться.