Гай Валерий Катулл - Книга стихотворений

Плачьте, Венеры все и все Эроты,
Плачьте, сколько ни есть людей достойных!
Ах, воробушка нет моей любезной,
Птички, радости нет моей любезной,
Что она больше глаз своих любила;
Ах, как сладок был оп, хозяйку так он,
Так, как девочка мать родную знает;
Никогда не слезал с её груди он,
Но туда и сюда скача по груди,
Лишь её призывал он детским писком.
Вот теперь он идёт путём туманным
В мир, откуда нельзя назад вернуться.
Ах, да будет вам зло, о злые тени
Орка,— вам бы глотать всё, что прекрасно.
Птичку милую мне назад отдайте.
Бедный мой воробей! судьбина злая!
Ведь, в тоске по тебе, моей любезной
Стали красны от слёз, потухши, глазки.

Будем жить и любить, моя подруга!
Воркотню стариков ожесточённых
Будем в ломаный грош с тобою ставить!
В небе солнце зайдёт и снова вспыхнет,
А для нас, чуть погаснет свет мгновенный,
Непробудная наступает полночь.
Так целуй же меня раз сто и двести,
Больше, тысячу раз и снова сотню,
Снова тысячу раз и сотню снова.
Много сотен и тысяч насчитаем,
Все смешаем потом и счёт забудем,
Чтобы злобой завистников не мучить,
Подглядевших так много поцелуев!

Верю, счастьем тот божеству подобен,
Тот, грешно ль сказать, божества счастливей,
Кто с тобой сидит и в глаза глядится,
Слушая сладкий

Смех из милых уст. Он меня, беднягу,
Свёл совсем с ума. Лишь тебя завижу,
Лесбия, владеть я бессилен сердцем,
Рта не раскрою.

Бедный нем язык. А по жилам — пламень
Тонкою струёю скользит. Звенящий
Гул гудит в ушах. Покрывает очи
Чёрная полночь...

Праздность, друг Катулл, для тебя — отрава,
Праздность чувств в тебе пробуждает буйство.
Праздность и царей и столиц счастливых
Много сгубила.

Спросишь, Лесбия, сколько поцелуев
Милых губ твоих страсть мою насытят?
Ты зыбучий сочти песок ливийский
В напоённой отравами Кирене,
Где оракул полуденный Аммона
И где Ватта старинного могила.
В небе звёзды сочти, что смотрят ночью
На людские потайные объятья.
Столько раз ненасытными губами
Поцелуй бесноватого Катулла,
Чтобы глаз не расчислил любопытный
И язык не рассплетничал лукавый.

Милый птенчик, любовь моей подружки!
На колени приняв, с тобой играет
И балует она, и милый пальчик
Подставляет для яростных укусов.
Когда так моя прелесть, жизнь, отрада
Забавляется бог весть как, смеётся,
Чтоб найти утешеньице в заботах,
Чтобы страсть (знаю — страсть!) не так пылала,
Тут и я поиграть с тобой хотел бы,
Чтоб печаль отлегла и стихло сердце.

Плачь, Венера, и вы, Утехи, плачьте!
Плачьте все, кто имеет в сердце нежность!
Бедный птенчик погиб моей подружки,
Бедный птенчик, любовь моей подружки.
Милых глаз её был он ей дороже,
Слаще мёда оп был, и зпал хозяйку,
Как родимую мать дочурка знает.
Он с колен не слетал хозяйки милой,
Для неё лишь одной чирикал сладко,
То туда, то сюда порхал, играя.
А теперь он идёт тропой туманной
В край ужасный, откуда нет возврата.
Будь же проклята ты, обитель ночи,
Орк, прекрасное всё губящий жадно!
Ты воробушка чудного похитил!
О, злодейство! Увы! Несчастный птенчик!
Ты виной, что от слёз солёных, горьких
Покраснели и вспухли милой глазки.

Обнял Акму, любовь свою, Септимий.
Нежно к сердцу прижал. Сказал ей: «Акма!
Если крепко в тебя я не влюбился,
Если вечно любить тебя не буду,
Как пропащие любят и безумцы,
Пусть в пустыне ливийской иль индийской
Кровожадного льва я повстречаю!»
Так сказал. И Амур ему ответил,
Тотчас справа чихнул ему на счастье.
Акма голову тихо наклонила
И коснулась пурпурными губами
Глаз любимца, желаньем опьянённых.
И сказала: «О жизнь моя, Септимий!
Пусть любовь нами правит безраздельно!
Знай, двойное во мне пылает пламя,
Знай, двойная меня сжигает ласка!»
Так сказала. Амур и ей ответил.
Тотчас справа чихнул на счастье Акме.
И сбылись на диковинку приметы.
И любовники связаны любовью.
Все сокровища Сирии и бриттов
Не возьмёт за свою Септимий Акму.
Акма, верная одному лишь другу,
Лишь Септимию дарит страсть и нежность.
Кто же видел счастливее влюблённых?
Кто Венеру видал такою вещей?

Добрый день, долгоносая девчонка,
Колченогая, с хрипотою в глотке,
Большерукая, с глазом, как у жабы,
С деревенским нескладным разговором,
Казнокрада формийского подружка!
И тебя-то расславили красивой?
И тебя с нашей Лесбией сравнили?
О, бессмысленный век и бестолковый!

Что за чёрная желчь, злосчастный Равид,
В сети ямбов моих тебя погнала?
Что за мстительный бог тебя подвинул
На губительный этот спор и страшный?
Или хочешь ты стать молвы игрушкой?
Иль какой ни на есть ты славы жаждешь?
Что ж, бессмертным ты будешь! У Катулла
Отбивать ты осмелился подружку.

Как забавно, Катон мой, как занятно!
Стоит, право, послушать! Смейся громче!
Чрезвычайно забавно и занятно!
Я мальчишку в углу накрыл с девчоикой,
Я ремённым хлыстом его ударил.
Да простит мне Венера прегрешенье!

Лесбий красив? Ну ещё бы! Он Лесбии нравится больше,
Горький Катулл мой, чем ты с домом и родом своим.
Пусть он красив! Но пускай пропаду со всем домом и родом,
Если хоть трое друзей в рот поцелуют его.

Целий! Лесбия, Лесбия (ты слышишь,
Чуешь?), Лесбия, та, что самой жизни,
Милых всех для меня была дороже,
В переулках теперь и в подворотнях
Эта Лесбия тешит внуков Рема.

Все сюда, мои ямбы, поспешите!
Все сюда! Соберитесь отовсюду!
Девка подлая смеет нас дурачить.
II не хочет стихов моих тетрадку
Возвратить. Это слышите вы, ямбы?
Побегите за ней и отнимите!
Как узнать её, спросите? — По смеху
Балаганному, по улыбке сучьей,
По бесстыдной, разнузданной походке.
Окружите её, кричите в уши:
«Эй, распутница! Возврати тетрадки!
Возврати нам, распутница, тетрадки!»
В грош не ставит? Поганая подстилка!
Порожденье подлейшего разврата!
Только мало ей этого, наверно!
Если краски стыдливого румянца
На собачьей не выдавите морде,
Закричите ещё раз, втрое громче:
«Эй, распутница! Возврати тетрадки!
Возврати нам, распутница, тетрадки!»
Всё напрасно! Ничем её не тронуть!
Изменить вам придётся обращенье,
Испытать, не подействует ли этак:
«Дева чистая, возврати тетрадки!»