Гай Катулл - Книга стихотворений

Ты забывчив, Альфен, ты изменил верным товарищам,
Не жалеешь того, кто у тебя верным дружочком слыл,
Не колеблешься ты пренебрегать мною, коварнейший!
Разве лживых друзей злые дела льстят небожителям?
А тебе все равно: бросил меня в омуте бедствия!
Что же делать, скажи, ежели нам верить уж некому?
Мне не ты ли внушал, злой человек, чтобы душа моя
Вся любви предалась, словно я мог верности ждать в любви?
Прочь отходишь теперь: ты все слова, ты все дела твои
Ветрам дал унести и облакам, по небу реющим.
Ты меня позабыл; но божества - помнят, и помнит все
Верность, карой грозя. Время придет - горько раскаешься.

Всех полуостровов и островов в царстве
Нептуновом, в озерных и морских водах
Жемчужина, мой Сирмион! О как рад я,
Как счастлив, что я здесь, что вновь тебя вижу!
От финов и вифинов воротясь к дому,
Не верю сам, что предо мной ты вновь, прежний.
О, что отрадней, чем, забот свалив бремя,
С душою облегченною прийти снова
Усталому от странствий к своему Лару
И на давно желанном отдохнуть ложе!
Вот вся награда за труды мои: Здравствуй,
Мой Сирмион, ликуй: хозяин твой - дома!
Ликуйте, озера Лидийского волны!
Все хохочите, сколько в доме есть Смехов!

Я прошу, моя радость, Ипсифилла,
Наслажденье мое, моя утеха,
Днем проведать тебя позволь сегодня!
А позволишь - смотри, чтобы не в пору
За тобою никто не запер двери,
Да сама никуда уйти не вздумай,
Но меня поджидай и приготовься
Девять кряду со мной сомкнуть объятий.
Если так, разрешай скорей: нет мочи, -
Пообедал я, сыт и, лежа навзничь,

Ты, общественных бань ворюга знатный,
О, Вибенний отец с блудягой сыном,
Всех грязнее отец в искусстве гнусном,
Всех прожорливей сын глотает гузном.
Вам бы лучше сбежать куда подальше:
Все тут знают, каков отец грабитель,
А шершавые ягодицы сына
За медяшку и то никто не купит.

Мы - Дианой хранимые,
Девы, юноши чистые.
Пойте, юноши чистые,
Пойте, девы, Диану!
О Латония, высшего
Дочь Юпитера вышняя,
О рожденная матерью
Под оливой делийской, -
Чтоб владычицей стала ты
Гор, лесов густолиственных,
И урочищ таинственных,
И потоков гремящих!
В муках родов глаголема
Ты Люциной-Юноною;
Именуешься Тривией,
С чуждым светом Луною!
Бегом месячным меришь ты
Путь годов, и хозяину
Добрым полнишь ты сельский дом
Урожаем, богиня.
Под любым из имен святись
И для племени Ромула
Будь опорою доброю,
Как бывала издревле!

Ты Цецилию, нежному поэту,
Сотоварищу мне, скажи, папирус,
Чтоб он ехал скорей в Верону, бросив
Новый Ком и Ларийское прибрежье.
На досуге он здесь прослушать сможет
То, что друг его (он же мой) надумал.
Если будет умен, он путь - проглотит,
Пусть хоть тысячу раз его подруга
Обвивает ему руками шею
И помедлить еще умильно просит.
Ведь она, коли мне доносят правду,
Обмирает об нем, от страсти гибнет
С той поры, как при ней, еще не кончив,
"Диндимену" читал свою - тогда-то
И зажглось в ней снедающее пламя.
Но сердиться не буду: ты ученей
Даже Музы Сапфо - и впрямь Цецилий
Песнь про матерь богов отлично начал!

Срам Волюзия, смрадные "Анналы",
Выполняйте обет моей подружки!
И Венере святой, и Купидону
Обещала она, что если только
К ней вернусь и строчить не буду ямбов,
Писанину дряннейшего поэта
Возложить на алтарь хромого бога,
Чтоб ее на дровах он сжег заклятых, -
Вот надумала что остро и тонко
Негодяйка моя богам в угоду!
О, рожденная в море синем, всюду
Чтут, богиня, тебя: святой Идалий,
Урий плоский, Анкона и обильный
Тростьем Книд, Амафунт и Голг и общий
Адриатики всей притон Дуррахий, -
Подтверди, что обет уже исполнен,
Ибо он и не груб и не безвкусен.
Вы же смело теперь в огонь ступайте
С деревенщиной всей и всем зловоньем
Срам Волюзия, смрадные "Анналы!"

Таверна злачная, вы все, кто там в сборе
(Девятый столб от храма близнецов в шапках),
Вы что ж, решили, что у вас одних трости?
Что можете одни всех заиметь женщин,
Мужчин же всех за смрадных принимать козлищ?
Ужели, если в ряд сидите вы, дурни,
Будь вас хоть сто, хоть двести, не решусь разом
Всем стам и всем двумстам сидящим в рот вмазать?
Еще добавьте: весь фасад норы вашей
Я вам похабщиной пораспишу всякой,
Раз девушка моя с моих колен встала,
Которую любил я крепче всех в мире,
Из-за которой я такие вел битвы, -
И нынче села, богачи и знать, с вами,
И любите ее наперебой все вы,
Вы, голытьба, срамцы, хлыщи с глухих улиц!..
А больше всех - Эгнатий, волосач первый,
Из кроличьего края, кельтибер кровный;
Густая борода - твоя, болван, слава
И зубы - по-иберски их мочой чистишь!

Плохо стало Катуллу, Корнифиций,
Плохо, небом клянусь, и тяжко стало.
Что ни день, что ни час, все хуже, хуже.
Но утешил ли ты его хоть словом?
А ведь это легко и так немного!
Я сержусь на тебя - ну где же дружба?
Но я все-таки жду двух-трех словечек,
Пусть печальнее плачей Симонида.

Эгнатий, красотой кичась зубов белых,
Всегда смеется, всюду. На суде, скажем,
Защитник уж успел людей вогнать в слезы -
А он смеется. Или - над костром сына
Единственного мать, осиротев, плачет, -
А он смеется. Всюду и над всем, скалясь,
Смеется! У него такая дурь сроду:
По мне, он невоспитан и с дурным вкусом.
Послушай же меня, Эгнатий друг: будь ты
Из Рима, Тибура иль из Сабин родом,
Будь бережливый умбр или этруск тучный,
Иль черный и зубастый ланувин, будь ты
Хоть транспаданец (и своих задел кстати!)
Иль из иных краев, где зубы все чистят,
Ты попусту смеяться перестань все же:
Нет в мире ничего глупей, чем смех глупый.
Но ты ведь кельтибер, а кельтибер каждый
Полощет зубы тем, что наструил за ночь,
И докрасна при этом трет себе десны.
Чем, стало быть, ясней блестят его зубы,
Тем, значит, больше он своей мочи выпил!

Что за злобный порыв, бедняга Равид,
Мчит тебя на мои кидаться ямбы?
Иль внушает тебе, не в пору призван,
Некий бог между нас затеять ссору?
Иль у всех на устах ты быть желаешь?
Но зачем? Иль любой ты ищешь славы?
Что ж, надолго останешься ославлен,
Если вздумал любить моих любовниц!

Амеана, защупанная всеми,
Десять тысяч сполна с меня взыскует -
Да, та самая, с неказистым носом,
Лихоимца формийского подружка.
Вы, родные, на ком об ней забота, -
И друзей, и врачей скорей зовите!
Впрямь девица больна. Но не гадайте,
Чем больна: родилась умалишенной.