Гай Катулл - Книга стихотворений

Эй вы, гендекасиллабы, скорее!
Сколько б ни было вас - ко мне спешите!
Иль играется мной дурная шлюха,
Что табличек вернуть не хочет ваших.
Ждет, как вы это стерпите. Скорее!
Ну, за ней, по следам! И не отстанем!
- Но какая ж из них? - Вон та, что нагло
Выступает, с натянутой улыбкой,
Словно галльский кобель, оскалив зубы.
Обступите ее, не отставайте:
"Дрянь вонючая, отдавай таблички!
Отдавай, дрянь вонючая, таблички!"
Не смутилась ничуть? Бардак ходячий,
Или хуже еще, коль то возможно!
Видно, мало ей этого; но все же
Мы железную морду в краску вгоним!
Так кричите опять, кричите громче:
"Дрянь вонючая, отдавай таблички!
Отдавай, дрянь вонючая, таблички!"
Вновь не вышло - ее ничем не тронешь.
Знать, придется сменить и смысл, и форму,
Коль желаете вы достичь успеха:
"О чистейшая, отдавай таблички!"

Здравствуй, дева, чей нос отнюдь не носик,
Некрасива нога, глаза не черны,
Не изящна рука, не сухи губы,
Да и говор нимало не изыскан,
Лихоимца формийского подружка!
И в провинции ты слывешь прекрасной?
И тебя с моей Лесбией равняют?
О не смыслящий век! о век не тонкий!

Сабинская ль, Тибурская ль моя мыза -
Сабинская для тех, кто уколоть любит,
Тибурская ж для тех, кто мне польстить хочет,
Сабинская ль, Тибурская ль она, славно
Я за городом здесь живу в моей вилле
И даже выгнал из груди лихой кашель,
В котором мой желудок виноват, ибо
На днях объелся я роскошных блюд всяких
У Сестия, когда читал тех яств ради
Писанье против Анция, тугой свиток,
Напитанный отравой и чумой злобы.
Меня трепал озноб и частый бил кашель,
Пока я не бежал сюда под кров мирный
Крапивой и покоем исцелять хвори.
Я вновь здоров - спасибо же тебе, вилла,
За то, что ты к грехам моим была доброй.
А ежели опять свой мерзкий хлам Сестий
Пришлет мне с приглашением, - приму, что же,
Но пусть он насморк с кашлем сам теперь схватит,
Пусть у него, не у меня, стучат зубы
За то, что кормит, обязав прочесть гадость.

Акму нежно обняв, свою подругу,
"Акма, радость моя! - сказал Септимий. -
Если я не люблю тебя безумно
И любить не готов за годом годы,
Как на свете никто любить не в силах,
Пусть в Ливийских песках или на Инде
Встречу льва с побелевшими глазами!"
И Амур, до тех пор чихавший влево,
Тут же вправо чихнул в знак одобренья.
Акма, к другу слегка склонив головку
И пурпуровым ртом касаясь сладко
Томных юноши глаз, от страсти пьяных,
"Жизнь моя! - говорит. - Септимий милый!
Пусть нам будет Амур один владыкой!
Верь, сильней твоего, сильней и жарче
В каждой жилке моей пылает пламя!"
Вновь услышал Амур и не налево,
А направо чихнул в знак одобренья.
Так, дорогу начав с благой приметы,
Оба любят они, любимы оба.
Акма другу одна милей на свете
Всех сирийских богатств и всех британских.
И Септимий один у верной Акмы,
В нем блаженство ее и все желанья.
Кто счастливей бывал, какой влюбленный?
Кто Венеру знавал благоприятней?

Снова теплые дни весна приносит,
Равноденствия смолкли непогоды
С дуновением ласковым Зефира.
Так простись же, Катулл, с фригийским краем,
С изобильем полей Никеи знойной:
К знаменитым летим азийским градам!
Чуя странствия, вновь душа трепещет,
Для веселых трудов окрепли ноги.
Расставаться пора, прощайте, други!
Те, кто вдаль уходил из дома вместе,
Возвращаются врозь дорогой разной.

Порк и Сократион, Пизона руки,
Обе левые! - глад и язва мира!
Неужели Веранчику с Фабуллом
Вас двоих предпочел Приап тот гнусный?
За роскошный вы пир с утра садитесь,
Наслаждаетесь всячески, мои же
Дорогие дружки на перекрестке
Ждут, когда ж пригласят и их откушать.

Очи сладостные твои, Ювенций,
Если б только лобзать мне дали вдосталь,
Триста тысяч я раз их целовал бы.
Никогда я себя не счел бы сытым,
Если б даже тесней колосьев тощих
Поднялась поцелуев наших нива.

Самый Ромула внук красноречивый,
Всех, кто жил и живет, еще, Марк Туллий,
И премногих, что жить в грядущем будут,
Благодарность тебе с поклоном низким
Шлет Катулл, изо всех поэтов худший,
Точно так изо всех поэтов худший,
Как из всех ты патронов самый лучший.

На досуге вчера, Лициний, долго
На табличках моих мы забавлялись,
Как утонченным людям подобает,
Оба в несколько строк стихи писали,
Изощрялись то в том, то в этом метре,
На вино и на шутки отвечая.
Я вернулся домой, твоим, Лициний,
Остроумьем зажжен и тонкой речью,
Так, что, бедный, к еде не прикасался,
Даже глаз не сомкнул мне сон спокойно:
Весь я словно горел, всю ночь в постели
Провертелся, скорей бы дня дождаться,
Чтоб с тобой говорить, чтоб быть нам вместе.
А потом, когда телом истомленным
На кровати лежал я полумертвый,
Это, милый, тебе сложил посланье;
Из него о моих узнаешь муках.
Так не будь гордецом и эту просьбу
Ты уважь, на нее не плюнь, мой милый,
Немесида тебя не покарала б, -
Берегись ей вредить: грозна богиня!

Тот с богами, кажется мне, стал равен,
Тот богов превыше, коль то возможно,
Кто сидит напротив тебя и часто
Видит и слышит,
Как смеешься сладко, - а я, несчастный,
Всех лишаюсь чувств оттого, что тотчас,
Лесбия, едва лишь тебя увижу, -
Голос теряю,
Мой язык немеет, по членам беглый
Заструился пламень, в ушах заглохших
Звон стоит и шум, и глаза двойною
Ночью затмились.
Праздность, мой Катулл, для тебя зловредна,
Праздности ты рад, от восторга бредишь;
Праздность в прошлом много царей и славных
Градов сгубила.

Ну что ж? Еще ли медлишь умирать, Катулл?
Зобатый Ноний восседает в курии;
Ватиний без стыда клянется консульством;
Ну что ж? Еще ли медлишь умирать, Катулл?

И смеялся же я на днях в собранье:
Там мой Кальв с удивительным искусством
Все ватиниевы грехи представил,
И в восторге, всплеснув руками, кто-то
Вдруг вскричал: - "Ну и шиш, каков оратор!"

Голова у Отона с черепочек;
Ляжки моет Герей, но по-мужицки;
Воздух портит Либон при всех неслышно, -
Ты и сам бы от них отворотился,
И Суффиций, в котле вареный дважды,
Будешь вновь на мои сердиться ямбы
Недостойные, первый полководец?
58b
Умоляю: коль тебе не трудно,
Мне откройся, в какой ты тьме таишься.
Я искал тебя на Малом Поле,
В Цирке был, во всех был книжных лавках,
Заходил к Юпитеру в храм священный,
И Помпеево гульбище обегал,
Там ко всем подходил девицам всяким,
Тем, конечно, кто был лицом получше,
Стал кричать, приставать к ним: "Эй, отдайте
Мне Камерия, скверные девчонки!"
А одна приоткрыла грудь, сказала:
"Тут он, в розовых спрятался сосочках".
Да, искать тебя - подвиг Геркулеса!
58b Если б стал я похож на стража Крита,
Как Пегас носился бы, стал Ладом,
Или же Персеем крылоногим,
Иль конем белоснежным биги Реса,
Всех прибавь летучих, оперенных,
Ветры все призови с их быстрым летом,
И свяжи и отдай их мне, Камерий, -
Все ж до мозга костей я был бы выжат,
Телом всем и всем нутром измаян, -
Так тебя я разыскивал, мой милый!