Array Имруулькайс - Арабская поэзия средних веков

Вы, Лубна и Лейла, для жаркого сердца примеры.
Любовь — моя сущность, и только любовь — моя вера.

Луноликие скрылись в своих паланкинах.
Чуть качаясь, плывут у верблюдов на спинах.

Там за легкой завесой от взоров укрыты
Белый мрамор плеча, и уста, и ланиты.

Паланкины уходят, плывут караваны,
Обещанья вернуться — пустые обманы.

Вот махнула рукой, обнажая запястье,
Гроздь перстов уронив… Я пьянею от страсти!

И свернула к Садиру {376} 376 Садир — местечко в Месопотамии. , вдали пропадая,
И о скорой могиле взмолился тогда я.

Но внезапно вернулась она и спросила:
«Неужель одного тебя примет могила?»

О голубка, дрожит в твоем голосе мука!
Как тебя ворковать заставляет разлука!

Как исходишься ты в этих жалобных стонах,
Отбирая и сон и покой у влюбленных!

Как ты к смерти зовешь… О, помедли, не надо!
Может, утренний ветер повеет прохладой,

Может, облако с гор разольется над сушей
И дождем напоит воспаленные души.

Дай пожить хоть немного, чтоб в ясные ночи
Стали зорки, как звезды, неспящие очи;

Чтобы дух, пробужденный в немое мгновенье,
Вместе с молнией вспыхнул бы в новом прозренье.

Благо тихому сну, нам дающему силу!
Нет, не надо душе торопиться в могилу.

Смерть, довольно добычи ушло в твои сети,—
Пусть улыбкою доброй любовь нам ответит.

О любовь! О таинственный ветер весенний!
Ты поишь нас вином глубины и забвенья,

Сердце к свету ведя, в благовонье степное,
Тихо шепчешься с солнцем, щебечешь с луною…

В обители святой, в просторах Зу-Салама {377} 377 Зу-Салам — местность в Аравии. ,
В бессчетных обликах изваяна газель.
Я вижу сонмы звезд, служу во многих храмах
И сторожу луга бесчисленных земель.

Я древний звездочет, пастух степей, я — инок.
И всех троих люблю, и все они — одно.
О, не хули меня, мой друг, перед единой,
Которой все и всех вместить в себе дано.

У солнца блеск ее, и стройность у газели,
У мраморных богинь — белеющая грудь.
Ее одежду взяв, луга зазеленели
И пестрые цветы смогли в лучах сверкнуть.

Весна — дыханье той, невидимо великой,
А проблеск молний — свет единственного лика.

О, ответь мне, лужайка, укрытая в скалах,—
Чья улыбка в покое твоем просверкала?

Чьи шатры под твоею раскинулись тенью?
Кто расслышал твой зов и затих на мгновенье?

Ты, над кем беззакатное золото брезжит,
Так свежа, что в росе не нуждаешься свежей.

Бурным ливнем тебе омываться не надо,—
В зной и в засуху вся ты — родник и прохлада,—

Так тениста, что тени не просишь у склона,
Как корзина с плодами, полна, благовонна,

И тиха до того, что блаженные уши
Каравана не слышат и криков пастушьих.

Ранним утром смятенье в долине Акик.
Там седлают верблюдов, там гомон и крик.

Долог путь по ущельям глубоким и скалам
К неприступной вершине сверкающей Алам.

Даже сокол не сможет добраться туда,
Только белый орел долетит до гнезда

И замрет на узорчатом гребне вершины,
Как в развалинах замка на башне старинной.

Там на камне седом прочитаешь строку:
«Кто разделит с влюбленным огонь и тоску?»

О забросивший к звездам души своей пламя,
Ты затоптан, как угль, у нее под ногами.

О познавший крыла дерзновенного взмах,
Ты не в силах привстать, утопая в слезах,

И, живущий в горах, над орлиным гнездовьем,
Ты в пыли распростерт и раздавлен любовью.

Вы, уснувшие в тихой долине Акик,
Вы, нашедшие вечности чистый родник,

Вы, бредущие к водам живым вереницей,
Чтобы жажду забыть, чтоб навеки напиться!

О, очнитесь скорей! О, придите сюда!
Помогите! Меня поразила беда

В стройном облике девы, чей голос и взор
Застигают врасплох, как набег среди гор.

Запах мускуса легкий едва уловим,
Вся она — точно ветка под ветром хмельным;

Словно кокон — плывущая линия стана,
Бедра — будто холмы на равнине песчаной.

О хулитель, над сердцем моим не злословь!
Друг, уйми свой укор, не брани за любовь.

Лишь рыданьями только могу отвечать я
На упреки друзей и на вражьи проклятья.

Точно в плащ, я в печаль завернулся свою.
Пью любовь по утрам, слезы вечером пью.

О, смерть и горе сердцу моему!
О радость духа, о бесценный дар! —
В груди моей живет полдневный жар,
В душе — луна, рассеявшая тьму.

О мускус! Ветка свежая моя!
Что благовонней в мире, что свежей?
Нектар сладчайший — радость жизни всей
С любимых уст твоих впиваю я.

О, луны щек, блеснувшие на миг
Из-под шелков нависшей темноты!
Нас ослепить собой боишься ты
И потому не открываешь лик.

Ты — солнце утра, молодой побег,
Хранимый сердцем трепетным моим.
Я напою тебя дождем живым.
Водою светлой самых чистых рек.

И ты взойдешь, как чудо для очей.
Увянешь — смерть для сердца моего.
Я в золото влюбился оттого,
Что ты в венце из золотых кудрей.

И если б в Еве видел сатана
Твой блеск, он преклонился б и поник;
И, созерцая светоносный лик,
Где красоты сияют письмена,

Свои скрижали бросил бы Идрис {378} 378 Идрис — библейский Энох. ,—
Ты для пророка вера и закон.
Тебе одной бы уступила трон
Царица Сабы {379} 379 Царица Сабы. — Имеется в виду царица Савская, отправлявшаяся, по представлениям мусульман, с посольством к царю Соломону. , гордая Билькис.

О утро, подари нам аромат!
О, ветра благовонного порыв! —
Ее дыханьем землю напоив,
Цветы и ветки нас к себе манят.

Восточный ветер шепчет и зовет
В путь к дальней Кабе… Ветер, усыпи!
О, дай очнуться где-нибудь в степи,
В ущелье Мины, у крутых высот…