Array Имруулькайс - Арабская поэзия средних веков

Покинут я — как мой удел суров!
Ни строчки, ни записки, ни ответа…

О, если бы хоть знать, что в мире где-то
Найду тебя, о, если б вера эта,

Что ты опять откликнешься на зов…
Ты бросила меня, и сердцу ясно,

Что все мечты бесплодны и напрасны,
И лишь тоска со мною ежечасно,

И догореть последний луч готов.
Убийственны любви моей мытарства.

О, выслушай без злобы и коварства,
Ведь гибну я, — бессильны все лекарства…

Любовь и смерть — страшнее нет врагов.

Мой милый весельчак, поторопись заране
Отправить тучного барана на убой,

Чтоб долгожданный гость доволен был тобой,
Так поступить тебе назначено судьбой.

Я богу и тебе свое открыл желанье.
Его исполнит бог, со мною согласись,

Но если от тебя вдруг получу отказ,—
Но если скажешь ты, что некогда сейчас,—

Тогда, изволь, я сам, нарушив предписанье,
Барана твоего зарежу, как мясник.

Искусства этого секреты я постиг.
Зажарим, испечем, съедим в единый миг

И сварим кушанье из головы бараньей.
На кровле мясо мы разложим, просушив,

И бурной радости почувствуем прилив.
Как жемчуг, каждый стих мой светел и красив,

И стану я певцом твоих благодеяний!
Поэзии лишь мне доступно мастерство,—

Ты равного нигде не сыщешь никого.
Я перлы юмора рассыпал моего,

Из самых ярких слов стихи свои чеканя.

Пусть небеса приют любви благословят!
Вчера нас не смутил ничей докучный взгляд.

Из Неджда долетал к нам с ветерком вечерним
В долину темную гвоздики аромат,

И, вдохновенные, о счастье пели птицы,
И с ивами играл весенний водопад.

Блаженства нашего единственный свидетель,
Был радостно смущен гостеприимный сад.

Так милой я сказал, она же отвечала:
«Ужель ты думаешь, что мир и добр и свят?

Нам сад завидовал — любви взаимной нашей,
И пенистый ручей нам тоже не был рад.

Нас ненавидели за то, что мы любили,
И в криках птиц ночных был горестный надсад.

И звезды пристально шпионили за нами,
И даже небосвод был завистью объят».

Упаси меня бог разлучиться с долиной Альмерии!
Как индийская гибкая сабля, дрожу от волненья.

Милый друг, мы — в раю. Упивайся утехами здешними!
Разве подлинный рай нам такие сулит наслажденья?

Пей густое вино, восхищаясь воркующей горлинкой.
Слушать голос голубки приятней, чем ангелов пенье.

Посмотри на речную волну, беспокойством объятую.
Меж деревьев склоненных журчит, не смолкая, теченье.

Над бегущей водой изогнулись они, как танцовщицы,
И ветвей рукава уронили в поток на мгновенье,

Чтобы их унизать в изобилье жемчужными брызгами.
Быстрину временами рябит ветерка дуновенье,

И поверхность воды отливает булатом узорчатым,
И блестит, что кольчуги серебряной частые звенья.

Как только заалел закат, я деве подал знак:
«Приди, когда взойдет луна, рассеивая мрак!

Коль скоро слово ты дала, хочу, чтоб навестила
Меня, как навещает мир полдневное светило».

Она пришла, как луч зари на смену тьме ночной,
Как ветерок, что пролетел над сонною волной.

По всей округе разлилось тогда благоуханье,
Как будто о себе цветок оповещал заране.

И каждый след ее стопы я целовал, склонясь,
Под стать прилежному чтецу, что разбирает вязь.

Ночь дремлет — бодрствует любовь. Я разделил с ней ложе
Подобен ветви гибкий стан, лицо — с луною схоже.

И поцелуев до тех пор я расточал запас,
Пока зари пунцовый стяг не потревожил нас.

Кольцо объятий разомкнув, мы опустили руки.
День Страшного суда! С тобой сравнится час разлуки!

О голубки на ветках араки, обнявшейся с ивой!
О, как меня ранит ваш клекот, ваш голос тоскливый!

О, сжальтесь, уймите тревожные песни печали,
Чтоб скорбь не проснулась, чтоб струны души не звучали.

О, душ перекличка! О, зовы тоскующей птицы
На тихом восходе и в час, когда солнце садится!

Я вам откликаюсь всем трепетом, жилкою каждой,
Всем скрытым томленьем и всей неуемною жаждой.

Сплетаются души, почуяв любви дуновенье,
Как пламени вихри над глыбами черных поленьев.

О, кто мне поможет пылать без угара и дыма
В слиянье немом, в единении с вечно любимой!

Кто даст потеряться, утратить черты и приметы
В калении белом, в горенье единого света?

Вокруг непостижного кружатся пламени шквалы.
Стремятся вовнутрь, но целуют одно покрывало.

Так, камни лобзая, пророк предстоял перед Кабой,
Как перед подобием чьим-то, неверным и слабым.

Что значат, сказал он, священная Каба и Мекка
Пред истинным местом и высшей ценой человека?

Бессильны все клятвы, и тленный не станет нетленным.
Меняются лики, и только лишь суть неизменна.

Как дивна газель! О, блеснувшее длинное око,
В груди у меня ты как будто в долине глубокой.

И сердце мое принимает любое обличье —
То луг для газелей, то песня тоскливая птичья;

То келья монаха, то древних кочевий просторы;
То суры Корана, то свитки священные Торы.

Я верю в любовь. О великой любви караваны,
Иду я за Кайсом, иду я дорогой Гайляна {375} 375 Гайлян . — Имеется в виду поэт Зу-р-Румма (умер в 735 году), посвятивший своей возлюбленной Мейй множество газелей. .