Array Имруулькайс - Арабская поэзия средних веков

О пощаде я взываю, побежден,
Не покинь меня и сжалься поскорей;
Уж иссяк источник жизни, будто он —
След на камне, что оставил муравей,
Но не жалуюсь я, страстью опален,
Благодарен и жестокости твоей.

Суд неправедный любимой — справедлив,
А любовь подобна вечному тавру,
Уходи, хулитель черный, уходи,
Уползай, как скорпион, в свою нору.

Пламя страсти изливается в слезах.
Но не гасит влага слез сердечный жар:
Мир с прохладою разлит в ее щеках,
А во мне — страстей бушующих пожар.
Пред тобой, газель, испытываю страх —
Ведь закон любви, как древо жизни, стар.

Ты идешь — и взоры мчатся позади,
Окружив тебя, как князя на пиру.
Если скажут мне — в раю блаженства жди,
Я взамен с тобой свиданье изберу.

С ночами лунными и солнечными днями
К нам шествует весна победно, неуклонно,

И воинство весны все с копьями-ветвями,
Из листьев сотканы зеленые знамена.

Вкушаю я любовь, у ней горчайший вкус,
Но вспомню милую, — и сладостно томлюсь,

Ведь взгляды всех всегда к ней тянутся с любовью,
Ей все произнести готовы славословье.

Аллах, прости, но я не стану иноверцем,
Сказав, что к дивному врагу влекусь всем сердцем.

Она пришла ко мне, я так был поражен,
Не верил я глазам, подумал — это сон,

Нет, это не она, а бред ночной горячий,
Любовью ослеплен бывает даже зрячий…

Но мимолетное возлюбленной виденье
Дарит нам и в мечтах большое наслажденье.

Мрак окружал меня наедине с любимой,
Но наполнял сердца нам свет неугасимый.

А звезды, в небесах мерцавшие стыдливо,
Смотрели вниз на нас завистливо, ревниво.

Из кубков пили мы, и ночь была чудесной,
Я целовал луну, прекраснее небесной.

От горя умирал я и до нашей встречи,
И чуть не умер я от счастья в этот вечер.

Я дважды умирал, но все ж обрел спасение:
Дарует нам любовь и жизнь и воскресение.

Кубки все вином наполним, пустим побыстрей по кругу,
Вот и капли дождевые брызжут по сухому лугу,

Туча с неба увидала вихрь засушливый и пыльный,
Сжалилась и напоила злаки влагою обильной.

Молния мечом сверкнула, и гроза готова к бою,
Тучи двинулись сразиться насмерть с засухой земною.

Пальмы с листьев дождь стряхнули, стали и стройней и краше,
Словно выпили не воду, а вино из полной чаши.

Лепестки цветов раскрылись, как ресницы глаз прекрасных,
А из глаз лучатся стрелы пламенных желаний страстных,

Взоры их — как звезды ночи, в них такое обаянье,—
Солнце дня затмить не в силах трепетное их сиянье.

К могиле я твоей пришел, как пилигрим,—
Пришел почтить того, кто всеми так любим.

И как же не любить тебя, владыка щедрый?
Твой свет любую тьму развеет, словно дым.

Когда б судьба твою отсрочила погибель,
Как славил бы тебя я пением своим!

В Агмате на холме теперь твоя могила —
Как память о тебе, ее мы свято чтим.

И мертвый ты свое величье сохраняешь;
Как прежде, дорог ты и мертвым и живым.

И до конца веков тебе не будет равных,
Средь множества людей лишь ты неповторим.

Живые мне близки, но я для них далек.
Покорный жребию, я в землю молча лег.

Дыханье кончилось: на смену песнопений
Приходит тишина, безмолвие, забвенье.

Первейший из живых, я праха стал мертвей.
Щедрейший хлебосол, стал кормом для червей.

Я солнцем в небе был, и вдруг — конец и хаос,
И небо, омрачась, от горя разрыдалось.

Как часто обнажал я свой всесильный меч,
Чтобы счастливого от счастья вдруг отсечь!

Но рыцарей не раз в лохмотьях хоронили,
Оставив в сундуках нарядов изобилье.

Скажи врагам моим: «Скончался аль-Хатиб».
А где бессмертного снискать они смогли б?

Скажи им: «Радуйтесь — но все промчится мимо,
И тот же вечный мрак вас ждет неотвратимо».