Array Имруулькайс - Арабская поэзия средних веков

Могу ль покинуть гибнущих людей?
Что нужно мне? Глоток воды холодной.

Я обойду, скитаясь, целый свет,
Чтоб всем помочь, кто голоден, раздет,

Чтоб слабых защитить от произвола
И ограждать обиженных от бед.

Но если все неправда поборола —
Покину жизнь, в которой смысла нет..

Мы были как ветви весенние эти —
Вдвоем возвышались в роскошном расцвете.

Питал наше дерево корень родной.
Нам счастье сулили, любовь, долголетье —

Но ветки внезапно не стало одной:
Погибла, как все погибает на свете…

Холодный Сахра прах уже исчез в могиле,
Куда его, скорбя, сегодня опустили…

Был строен и высок, в отваге несравним —
Победы одержать никто не мог над ним.

Всегда решительный, упорный и горячий,
Как смело он решал нелегкие задачи!..

Обречена и мать на вечное страданье,
Когда любимый сын сражен на поле брани.

О, если б смерть скорей настигла и меня,
Чтоб только не дожить до завтрашнего дня…

Ты, Сахр, покинул нас, исчез в загробной мгле.
Теперь изгнанницей я буду на земле…

Ко мне не снизойдет сегодня сон желанный:
В душе моей опять воспламенились раны.

Звезду погасшую, лучиста и чиста,
Сменяет новая в бездонности туманной,

Но Сахра — вечная сменила пустота,
И эту пустоту я вижу постоянно…

Как душит по ночам воспоминаний гнет!
Отчаянная боль заснуть мне не дает.

О несравненный Сахр, я снова слезы лью
О лучшем на земле, прославленном в бою…

Ты ненавидел зло, бесправье и насилье,
Несчастные к тебе за помощью спешили.

Злых духов не щадя, ты не щадил людей,
Что часто демонов коварнее и злей.

Тебе не страшен был судьбы свирепый шквал,
Задачи трудные ты быстро разрешал.

И я тебя забыть, единственный и милый,
Смогу лишь в вечной тьме, в безмолвии могилы.

И если б не было друзей в родном краю,
Я прервала бы жизнь постылую свою.

В жестокий этот час и в этом горе лютом
Лишь смерть мне кажется спасеньем и приютом

О брат, хранитель мой, — суровая беда
С утра до вечера со мной везде, всегда.

Как солнце ты всходил, и я, тебя утратя,
Рыдаю о тебе при солнечном закате…

Глаза мои, плачьте, — еще пролилось
О Сахре родном недостаточно слез.

Весеннего был он щедрее дождя…
Но разве такого оплачешь вождя?

Был меч его острым, а перевязь длинной,
И в юности род он возглавил старинный.

Был первым во всем и по чести, по праву
Свою заслужил драгоценную славу.

Ее добывал он своими руками
И нес над толпой, как победное знамя…

Совсем молодой, он легко и умело
Свершал для других непосильное дело.

Ты видишь героя в холодной могиле?
Он верил, что люди его полюбили.

Он славою стан опоясывал свой
И кутался в славу, как в плащ боевой.

Где становье? Увы! Ни следа не осталось в Мина,
Склоны гор обезлюдели, стала пустынна страна,

А в долине глухой Ар-Райян стерлись русла потоков,
Словно буквы на плитах, в которых жила старина.

Над покинутым стойбищем в будни и в праздник священный
Только ветры кружились, безмолвные шли времена.

Благо вешних дождей даровали руинам созвездья,
Часто шумною влагою рушилась ливня стена,

Ночью тучи над пустошью перекликались громами,
Днем сплошною завесой ползли от темна до темна,

Расплодились газели и страусы в этой долине,
Ветка с веткою в зарослях буйных переплетена,

Антилопы глазастые бродят беспечно по травам,
Их детенышам резвым дарована воля сполна.

Но, омытые водами, четче следы человека,
Время стерло строку, но прочерчены вновь письмена,—

Так незримый рисунок, иглой нанесенный на кожу,
Натирают сурьмою — и татуировка видна.

Вопрошал я руины, но разве немые ответят?
Вопрошал я напрасно, ответом была тишина.

Это место покинуто, род мой ушел из долины,
Наши рвы поросли сорняками до самого дна.

В день отъезда красавицы сели в свои паланкины.
О, как я их желал! Не взглянула из них ни одна.

В паланкинах укрылись они, как в логу антилопы,
Затаились безмолвно за пологом из полотна.

Паланкины казались мне стадом газелей из Важдры:
Тот, что меньше, — детеныш, и матка над ним склонена.

А потом паланкины качнулись, как пальмы под ветром,
Поглотило их знойное марево, даль, синева.

Вспоминаю Навар, но она далеко — не догонишь,
Наша связь прервалась, как натянутая бечева.

Дева племени мурра в далеких горах поселилась.
Но в каких — неизвестно. Куда же пуститься сперва?

На восток, там, где горы Тай-Аджа, где высится Сальма,
Или к Фарде, где склоны скалисты, густы дерева?

Может быть, караван моей милой направился в Йемен
Или в край, где возносится Вихаф-горы голова?

Ни к чему за несбыточным гнаться, рыдать, расставаясь.
Лишь в минуты разлук обретаем на встречу права.

Исчезает любовь. Ты становишься к тем благосклонен,
Кто на страсть не способен, но нежные дарит слова.