Array Имруулькайс - Арабская поэзия средних веков

Долинам жалуюсь я на любовь свою,
Чье пламя и дождем из глаз я не залью.

Возлюбленной черты рисую на песке,
Как будто может внять земля моей тоске,

Как будто внемлет мне любимая сама,
Но собеседница-земля — нема, нема!

Никто не слушает, никто меня не ждет,
Никто не упрекнет за поздний мой приход,

И я иду назад печальною стезей,
А спутницы мои — слеза с другой слезой.

Я знаю, что любовь — безумие мое,
Что станет бытие угрюмее мое.

За то, что на земле твои следы целую,
Безумным я прослыл — но прочь молву худую:

Лобзаю прах земной, земля любима мною
Лишь потому, что ты прошла тропой земною!

Пусть обезумел я — к чему мне оправданье?
Я так тебя люблю, что полюбил страданье!

С людьми расстался я, остался я в пустыне,
И только дикий зверь — приятель мой отныне.

Она взглянула — взор ее заговорил вначале,
И взором я ответил ей, хоть оба мы молчали.

Казалось мне, что первый взгляд со встречею поздравил
А новый взгляд едва меня погибнуть не заставил.

То свет надежды мне сиял, то света никакого.
О, сколько раз и умирал и оживал я снова!

Я к ней иду — мне все равно, какие ходят слухи,
Дорогу к ней не преградят ни люди и ни духи!

О, смилуйся, утренний ветер, о Лейле поведай мне вновь
Тогда успокоюсь я — если совместны покой и любовь.

О, смилуйся, утренний ветер, надеждой меня оживи,
Не то я умру — если людям дано умереть от любви.

Навек утолил бы я жажду, была б моя участь проста,
Но если бы яд смертоносный ее источали уста.

Во мраке сердца моего она свой путь свершает длинный,
А для привала избрала его заветные глубины.

Переселяется в глаза, как только в сердце тесно станет,
А утомляются глаза — ее обратно в сердце тянет.

Клянусь создателем, что я такой признателен судьбине:
Ни в сердце, ни в глазах моих нет места для другой отныне!

С тех пор как не стало ее пред глазами,
Глаза мои мир заливают слезами.

Лишь только в одном станет сухо — как снова
Мой глаз увлажнится от глаза другого.

Слеза ли зажжется, щеку обжигая,—
Тотчас же ее догоняет другая.

Слеза за слезою струятся впустую,
И гонит одна пред собою другую.

Ночной пастух {111} 111 Ночной пастух — традиционный образ дренеарабской поэзии; звезды в ночном небе уподобляются стаду, которое с наступлением дня дня угоняет пастух. , что будет со мною утром рано?
Что принесет мне солнце, горящее багряно?

Что будет с той, чью прелесть во всем я обнаружу?
Ее оставят дома или отправят к мужу?

Что будет со звездою, внезапно удаленной,
Которая не гаснет в моей душе влюбленной?

В ту ночь, когда услышал в случайном разговоре,
Что Лейлу на чужбину должны отправить вскоре,

Мое забилось сердце, как птица, что в бессилье
Дрожит в тенетах, бьется, свои запутав крылья,

А у нее в долине птенцов осталось двое,
К гнезду все ближе, ближе дыханье ветровое!

Шум ветра утешенье семье доставил птичьей.
Сказали: «Наконец-то вернулась мать с добычей!»

Но мать в тенетах бьется, всю ночь крича от боли,
Не обретет и утром она желанной воли.

Ночной пастух, останься в степи, а я, гонимый
Тоскою и любовью, отправлюсь за любимой.

Черный ворон разлуки, зачем ты приносишь мне муки?
Отчего ты кричишь, что пророчат мне злобные звуки?

Не разлуку ли с Лейлой моей? Если сбудется это,—
Пусть ты вывихнешь крылья свои и невзвидишь ты света,

Пусть погибнешь, настигнутый меткой стрелой птицелова,
Пусть не будет птенцов у тебя и гнезда никакого,

Пусть воды позабудешь ты вкус, черный вестник злосчастья
Пусть погибнут птенцы твои вместе с гнездом от ненастья

Если ты полетишь, да погибель с тобой будет рядом,
Если сядешь, да встретишься ты с омерзительным гадом!

Пусть увидишь ты до наступления смертного часа,
Как твое будут жарить на угольях старое мясо,

Пусть в беспамятстве жалком у адского ляжешь преддверья
Пусть на части тебя разорвут и пусть вырвут все перья!

Кто меня ради Лейлы позвал, — я тому говорю,
Притворясь терпеливым: «Иль завтра увижу зарю?

Иль ко мне возвратится дыхание жизни опять?
Иль не знал ты, как щедро умел я себя расточать?»

Пусть гремящее облако влагу приносит шатру
В час, когда засыпает любимая, и поутру.

Далека ли, близка ли, — всегда она мне дорога:
Я влюбленный, плененный, покорный и верный слуга.

Нет мне счастья вблизи от нее, нет покоя вдали,
Эти долгие ночи бессонницу мне принесли.

Наблюдая за мной, злоязычные мне говорят,—
Я всегда на себе осуждающий чувствую взгляд:

«Разлученный с одной, утешается каждый с другой,
Только ты без любимой утратил и ум и покой».

Ах, оставьте меня под господством жестокой любви,
Пусть и сам я сгорю, и недуг мой, и вздохи мои!

Я почти не дышу — как же мне свою боль побороть?
Понемногу мой дух покидает бессильную плоть.

Как в это утро от меня ты, Лейла, далека!
В измученной груди — любовь, в больной душе — тоска!

Я плачу, не могу уснуть, я звездам счет веду,
А сердце бедное дрожит в пылающем бреду.

Я гибну от любви к тебе, блуждаю, как слепой,
Душа с отчаяньем дружна, а веко — со слезой.

Как полночь, слез моих поток не кончится вовек,
Меня сжигает страсть, а дождь струится из-под век.

Я в одиночестве горю, тоскую и терплю.
Я понял: встречи не дождусь, хотя я так люблю!

Но сколько я могу терпеть? От горя и огня,
От одиночества спаси безумного меня!