Array Имруулькайс - Арабская поэзия средних веков

Они спросили: «Отчего?» А я ответил им: «От страсти».
Они: «Позор тебе!» А я: «О нет, — мой свет, мое несчастье!

Поймите: Лейла — светоч мой, моя печаль, моя отрада,
Как только Лейлы вспыхнет лик, — мне солнца и луны не надо.

Одно лишь горе у меня, один недуг неисцелимый:
Тоска во взоре у меня, когда не вижу я любимой!

О, как она нежна! Когда сравню с луною лик прелестный,
Поймете, что она милей своей соперницы небесной,

Затем что, черные, как ночь, душисты косы у подруги,
И два колышутся бедра, и гибок стан ее упругий.

Она легка, тонка, стройна и белозуба, белокожа,
И, крепконогая, она на розу свежую похожа.

Благоуханию ее завидуют, наверно, весны,
Блестят жемчужины зубов и лепестками рдеют десны…»

Спросили: «Ты сошел с ума?» А я: «Меня околдовали.
Кружусь я по лицу земли, от стойбищ я бегу подале.

Успокоитель, — обо мне забыл, как видно, ангел смерти,
Я больше не могу терпеть и жить не в силах я, поверьте!

С густо-зеленого ствола, в конце ночного разговора,
Голубка прокричала мне, что с милой разлучусь я скоро.

Голубка на ветвях поет, а под глубокими корнями
Безгрешной чистоты родник бежит, беседуя с камнями.

Есть у голубки молодой монисто яркое на шее,
Черна у клюва, на груди полоска тонкая чернее.

Поет голубка о любви, не зная, что огнем созвучий
Она меня сжигает вновь, сожженного любовью жгучей!

Я вспомнил Лейлу, услыхав голубки этой песнопенье.
«Вернись!» — так к Лейле я воззвал в отчаянье и в нетерпенье.

Забилось сердце у меня, когда она ушла отселе:
Так бьются ворона крыла, когда взлетает он без цели.

Я с ней простился навсегда, в огонь мое низверглось тело:
Разлука с нею — это зло, и злу такому нет предела!

Когда в последний раз пришли ее сородичей верблюды
На водопой, а я смотрел, в траве скрываясь у запруды,—

Змеиной крови я испил, смертельным ядом был отравлен,
Разлукою раздавлен был, несчастной страстью окровавлен!

Из лука заблужденья вдруг судьба в меня метнула стрелы,
Они пронзили сердце мне, и вот я гасну, ослабелый,

Отравленные две стрелы в меня вонзились, и со мною
Навеки распростилась та, что любит косы красить хною.

А я взываю: «О, позволь тебя любить, как не любили!
Уже скончался я, но кто направится к моей могиле?

О, если, Лейла, ты — вода, тогда ты облачная влага,
А если, Лейла, ты — мой сон, тогда ты мне даруешь благо,

А если ты — степная ночь, тогда ты — ночь желанной встречи,
А если, Лейла, ты — звезда, тогда сияй мне издалече!

Да ниспошлет тебе Аллах свою защиту и охрану,
А я до Страшного суда, тобой убитый, не воспряну».

Если на мою могилу не прольются слезы милой,
То моя могила будет самой нищею могилой.

Если я утешусь, если обрету успокоенье,—
Успокоюсь не от счастья, а от горечи постылой.

Если Лейлу я забуду, если буду стойким, сильным
Назовут ли бедность духа люди стойкостью и силой?

Пусть любимую мою от меня они скрывают,
Пусть эмир и клеветник мне грозят, хоть мало значу

А рыдать моим глазам запретить они не смеют,
Им из сердца не дано вырвать ту, что в сердце прячу.

Клевета мою любовь вывернула наизнанку,
Чистоту назвав грехом, отняла мою удачу.

Только к богу я могу с жалобою обратиться:
«Посмотри, как больно мне, как я мучаюсь и плачу!»

О, как мне нравится моя газель ручная:
Траву она не ест, ее жилье — шатер.

И шею и глаза взяла у диких сверстниц,
Но стан ее стройней, чем у ее сестер.

Боюсь я, что умру, поверженный любовью,—
О милости моля, я руки к ней простер.

Газель — жемчужина: ловцу она покорна —
Он раковину вскрыл, и глаз его остер.

Клянусь я тем, кто дал тебе власть надо мной и силу,
Тем, кто решил, чтоб я познал бессилье, униженье,

Тем, кто в моей любви к тебе собрал всю страсть вселенной
И в сердце мне вложил, изгнав обман и оболыценье,—

Любовь живет во мне одном, сердца других покинув,
Когда умру — умрет любовь, со мной найдя забвенье.

У ночи, Лейла, ты спроси, — могу ль заснуть я ночью?
Спроси у ложа, нахожу ль на нем успокоенье?

Как только от нее письмо я получаю,—
Где б ни был я, — в приют укромный прихожу.

Страдалец, я свою оплакиваю душу,
Но оправдания себе не нахожу.

Ведь я ее люблю и добрую и злую,
И я себя всегда ее судом сужу.

О, долго ли она со мной сурова будет?
О, скоро ли ее любовь я заслужу?

К опустевшей стоянке опять привели тебя ноги.
Миновало два года, и снова стоишь ты в тревоге.

Вспоминаешь с волненьем, как были навьючены вьюки,
И разжег в твоем сердце огонь черный ворон разлуки.

Как на шайку воров, как вожак антилопьего стада,
Ворон клюв свой раскрыл и кричал, что расстаться вам надо.

Ты сказал ему: «Прочь улетай, весть твоя запоздала.
Я узнал без тебя, что разлука с любимой настала.

Понял я до того, как со мной опустился ты рядом,
Что за весть у тебя, — так умри нее, отравленный ядом!

Иль тебе не понять, что бранить я подругу не смею,
Что другой мне не надо, что счастье мое — только с нею?

Улетай, чтоб не видеть, как я умираю от боли,
Как я ранен, как слезы струятся из глаз поневоле!»

Племя двинулось в путь, опустели жилища кочевья,
И пески устремились к холмам, засыпая деревья.

С другом друг расстается — и дружба сменилась разладом.
Разделил и влюбленных разлучник пугающим взглядом.

Сколько раз я встречался на этой стоянке с любимой —
Не слыхал о разлуке, ужасной и непоправимой.

Но в то утро почувствовал я, будто смерть у порога,
Будто пить я хочу, но отрезана к речке дорога,