Array Имруулькайс - Арабская поэзия средних веков

У подруги прошу я воды бытия из кувшина,
Но я слышу отказ; в горле жажда, а в сердце — кручина…

Весь день живу, как все, но по путям ночным
Бегу, бессонницей моей к тебе гоним.

Весь день я разговор с соседями веду,
Но по ночам горю в безумии, в бреду.

Так сопряжен со мной моей любви огонь,
Как с пальцами руки сопряжена ладонь.

Я б упрекал тебя, чтобы помочь себе,
Но разве польза есть в упреках иль в мольбе?

Тобою плоть моя превращена в стекло —
Смотри же, что в моей душе произошло.

Желаю ли с тобой свидания? Увы,
Кто много возжелал, лишился головы!

Что делать вечером бредущему в тоске?
С камнями речь веду, рисую на песке,
Потом рисунок свой слезами я смываю,
И вороны кричат, садясь невдалеке.

Я с ней простился взглядом, слезами обливаясь.
Сказать ей в день разлуки мне не дали ни слова.

Но можно ли слезами навек проститься с сердцем?
Кто видел в мире этом влюбленного такого?..

Живи, не зная горя, до воскресенья мертвых,
Когда погаснет солнце и воссияет снова.

Ужель потому ты заплакал, что грустно воркует,
Другой отвечая, голубка в долине зеленой?

Иль прежде не слышал ты жалоб и стонов голубки?
Иль прежде разлуки не знал ты, на боль обреченный?

Иль ты не видал, как заветное люди теряют?
Иль так же, как ты, ни один не терзался влюбленный?

Да брось ты о Лейле вздыхать: тот, кто любит, — несчастен,
И страсть, без надежды, томится в душе потрясенной.

Только тот — человек, тот относится к людям, кто любит.
Кто любви не изведал, тот нравом бесчестен и зол.

Я ее упрекал, но она мне сказала: «Клянусь я,
Что верна я тебе и что день без тебя мне тяжел.

Ты ко мне приходи, если этого сильно ты хочешь,
Ибо я еще больше хочу, чтоб ко мне ты пришел».

О Лейлы ласковый двойник, ты будь ко мне добрей:
Недаром другом я тебя избрал среди зверей!

О Лейлы ласковый двойник, не убегай отсель,
Быть может, долгий мой недуг ты исцелишь, газель.

О Лейлы ласковый двойник, мне сердце возврати:
Оно, как бабочка, дрожит, зажатое в горсти.

О Лейлы ласковый двойник, ты мне волнуешь кровь,
И ту, что не могу забыть, напоминаешь вновь.

О Лейлы ласковый двойник, со мной часок побудь,
Чтоб от больной любви моя освободилась грудь.

О Лейлы ласковый двойник, не покидай лугов,
Да вечно будешь ты вдыхать прохладу облаков.

Ты так похожа на нее, ты — счастье для меня,
И я поэтому тебе — защита и броня.

Тебя на волю отпущу, ступай ты к ней в жилье.
Спасибо ей за то, что ты похожа на нее!

Твои глаза — ее глаза, ты, как она, легка,
Но только ножки у тебя — как стебли тростника.

Весь божий мир, о Лейла, вся безмерность естества
Мою любовь, мою печаль в себе вместят едва!

Мне всё напоминает дни, когда с тобой вдвоем
Мы шли в степи, цвела весна — те дни мы не вернем!

Свой взгляд горящий от тебя пытаюсь отвести,
Но он упорствует: к другой нет у него пути.

Быть может, если по земле пойду как пилигрим,
С тобою встречусь я в горах и мы поговорим?

Душа летит к тебе, но я ей воли не даю:
Стыдливость в этом усмотри природную мою.

О, если б то, что у меня в душе сокрыто, вдруг
Тебе открылось, — поняла б, что я — хороший друг.

Спроси: кому когда-нибудь утяжелял я путь?
Спроси: я причинял ли зло друзьям когда-нибудь?

Мне говорят: «В Ираке она лежит больная,
А ты-то здесь, здоровый, живешь, забот не зная».

Молюсь в молчанье строгом о всех больных в Ираке,
Заступник я пред богом за всех больных в Ираке,

Но если на чужбине она — в тисках болезни,
То я тону в пучине безумья, в смертной бездне.

Из края в край брожу я, мои разбиты ноги,
Ни вечером, ни утром нет к Лейле мне дороги.

В груди моей как будто жестокое огниво,
И высекает искры оно без перерыва.

Лишь вспомню я о Лейле, душа замрет от страсти,
И кажется: от вздохов рассыплется на части…

Дай мне воды глоточек, о юное светило,
Что и луну блистаньем и молнию затмило!

Ее чернеют косы, — скажи: крыла вороньи.
В ней все — очарованье, томленье, благовонье.

Скитаюсь, как безумный, любовью околдован,
Как будто я цепями мучительными скован.

С бессонницей сдружился, я стал как одержимый,
А сердце бьется, стонет в тоске непостижимой.

Весь от любви я высох, лишился прежней силы —
Одни остались кости, одни сухие жилы.

Я знаю, что погибну, — так надобны ль упреки?
И гибель не погасит любви огонь высокий.

Прошу вас, напишите вы на моей могиле:
«Любовь с разлукой вместе несчастного убили».

Кто мне поможет, боже, в моей любви великой
И кто потушит в сердце огонь многоязыкий?

Красавицы уничтожают поклонников своих.
О, если бы они умели страдать от мук живых!

Их кудри словно скорпионы, что больно жалят нас,
И нет от них противоядья, мы гибнем в тяжкий час.

Но, впрочем, есть противоядье: красавицу обнять,
Поцеловать ее, желая поцеловать опять

Ту, у которой грудь и плечи прекрасней жемчугов,—
Они белей слоновой кости и девственных снегов!

Красавицы в шелках блистают, одежда их легка,
Но кожу нежную изранить способны и шелка.

Их стан — тростинка, но при этом их бедра широки.
О, как стремлюсь я к тонкостанным всем бедам вопреки

О ты, что к юношам в жилища ночным приходишь сном,
К тебе еще я не стучался в молчании ночном.

У газеленка я спросил: «Ты милой Лейлы брат?»
«Да, — он ответил на бегу, — так люди говорят».