Array Аль-Мухальхиль - Арабская поэзия средних веков

За кровь платят кровью, кому неизвестен обычай?
И вождь из набега вернулся с бескровной добычей.

Войны не начав, он прилег у нее на пороге,
Как лев густогривый на камне у темной берлоги.

Он смел, он привычен обидой платить за обиду,
И когти он точит, когда пригрозят, не для виду.

Но месть, словно жажда, врагам иссушила гортани,
А был водопой лишь у алого берега брани.

Мы там их поили, мы там их кормили досыта,
И пастбище тучное стало для них ядовито.

Но в гибели Науфаля мы виноваты едва ли,
И кровь Ибн Нухейля не наши мечи проливали,

Не нами зарезан прославленный Ибн аль-Мухаззам.
Всех павших до срока нельзя нам приписывать разом.

Есть вождь у нас славный, мы горным воспитаны краем,
Храним мы добычу, мы тропы над безднами знаем,

В ночной темноте, что для недругов тайных желанна,
Вкруг наших становищ надежная бродит охрана —

То воины наши, бесстрашны их души и взгляды;
Замысливший злое от них не дождется пощады.

А сам я дряхлею, давно мой отец позабытый
Зовет меня лечь рядом с ним под могильные плиты.

Мне восемь десятков. Душа отделиться готова,
Сегодняшний день вижу я через дымку былого,

Не смеет судить о грядущем рассудок мой старый —
Я знаю, что рок наудачу наносит удары.

Того, кого смерть не сражает крылатой стрелою,
Преследует старость в содружестве с немочью злою.

Того, кто дерзает от рода отречься открыто,
Терзают клинки и тяжелые топчут копыта.

Того, кто бесчестен, того, кто друзьям не опора,
Десница судьбы отмечает печатью позора.

Того, кто скупится отдать свои силы отчизне,
Из списка живых может вычеркнуть племя при жизни.

Того, кто живет с добротою и честью согласно,
Не смеет никто ни хулить, ни позорить напрасно.

Того, кто обманом стремится уйти от удара,
И в небе седьмом настигает достойная кара.

Того, кто добром помогает не тем, кому надо,
Раскаянье ждет, а не почести и не награда.

Того, кто в бою отбивает копье ненароком,
Сражает кинжал, если это назначено роком.

Алкающий мира бывает настигнут войною —
Нельзя свой очаг защитить добротою одною.

Живя меж врагов, и друзей опасаться полезно.
Не чтящих себя ждет презрения общего бездна.

Отвергнутый всеми, забывший довольство и радость,
В тоске о былом постигает раскаянья сладость.

И мысли и норов скрывает иной осторожно,
Но ключ подобрать даже к самому скрытному можно.

Склони молчаливого к мирной беседе — и скоро
Судить о нем сможешь вернее, чем до разговора.

Хорошее слово порою важнее, чем дело.
Животное тот, кто сплетает слова неумело.

Юнец легкомысленный может ума поднабраться,
Но старый глупец должен глупым до гроба остаться.

Просил я подарков, и вы мне дарили, а все же
Просить слишком часто, судьбу испытуя, негоже.

О чем нам писать, если мир многократно воспет?
Ты дом этот видел во сне — узнаешь или нет?

О стены, где Аблу найду я? Подайте совет!
Поклон вам и мир! Да хранит вас Всевышний от бед!

Схожу у порога с высокой, как арка, верблюдицы,
Вокруг озираюсь: о, сколько знакомых примет!

Я жил то в Саммане, то в Хазне, потом в Мутасаллиме,
В Джива увезли мою Аблу. Стал сумрачен свет.

Уехала Абла, жилье опустело, разрушилось,
Остались руины в степи, как безмолвный привет.

Непросто добраться к возлюбленной, к дочери Махрама,
Исчезла. Во вражеских землях теряется след.

Невольно ее полюбил я. Дам клятву священную!
По воле судьбы я нанес ее родичам вред!

Пускай не клянет меня Абла, худого не думает,
Я ей поклоняюсь, а что получаю в ответ!

Далеко на юге кочуют сыны ее племени,
Пути же из Гайлама к Абле возлюбленной нет.

Но если сама моя Абла уехать задумала,
Зачем ее племя ушло потихоньку чуть свет?

Тревожусь: бредут их верблюды по краю безводному,
Где знойный песок только чахлой колючкой одет.

Безумен ты, Антара! Девичьи зубы жемчужные
И нежные эти уста — твой навязчивый бред!

О, как ароматны уста эти полураскрытые,
Так пахнут они, словно мускуса полный кисет

И словно нехоженый луг, зеленеющий травами,
Где всходят гвоздики пунцовые и первоцвет.

Тот луг оросило белесое вешнее облако,
В промоинах лужи сверкают, как россыпь монет.

Там ежевечерне дожди проливаются теплые,
Часами струятся и медленно сходят на нет,

И кружится шмель, и с пчелой оживленно беседует,
Как с пьяным соседом такой же подпивший сосед;

Так лапки усердно они потирают, что кажется:
Огонь высекают, чтоб на ночь затеплился свет.

В шатре своем Абла ложится на ложе пуховое —
Всю ночь мне сидением служит лишь конский хребет.

Седло мне — подушкой, а конь для скитальца — пристанище,
Он жилист и крепок, любой совершит он пробег.

И если не он до любимой домчит, так верблюдица,
Чье вымя усохло, но прыть не иссякнет вовек.

Бежит она, топчет барханы копытами быстрыми,
Колотит по бедрам хвостом, позабыв про ночлег.

Мне кажется: мчусь на двупалом стремительном страусе
Холмистыми взгорьями, руслами высохших рек.

Когда этот страус кричит, страусята сбегаются,
Как стадо степных верблюжат на пастушеский рог.