Пу Сун-лин - Рассказы о необычайном

Во время рассказа Пэн упомянул о том, как у него появился конь. Публика гуртом пошла в конюшню посмотреть на коня, подарок святого чародея. Пришли – а конь вдруг куда-то исчез. Остался только Цю. Он был привязан к яслям соломенною крутенкой.

В крайнем изумлении от этого зрелища, побежали к Пэну, зовя его выйти посмотреть. И Пэн увидел, что Цю стоит, опустив голову в колоду, с лицом мертвым, как пепел. Пэн задал ему вопрос, тот не ответил, и только глаза его то открывались, то закрывались. Больше ничего…

Пэн совершенно не мог вынести этого зрелища, отвязал Цю и положил его на кровать. А Цю лежал, словно лишившись и души и дыханья. Стали вливать ему суп, вино – он понемногу уже мог глотать. Наконец среди ночи начал слегка оживать и вдруг остро захотел по нужде лезть на рундук. Пошли с ним, поддерживая и помогая: он положил там несколько кусков конского навоза.

Покормили его еще, попоили, и наконец он смог говорить. Пэн стал его подробно расспрашивать.

– Как только мы сошли с ладьи, – рассказывал Цю, – этот самый человек отвел меня поговорить с ним. Мы пришли в какое-то совершенно безлюдное место, и он в шутку хлопнул меня по затылку. И вдруг я потерял сознание, почувствовал томление и свалился с ног. Полежав так ничком, через некоторое время я очнулся, оглянул себя: а я, оказывается, уже стал лошадью. Я все ясно понимал, только не мог говорить… Эта, знаете, история – большое для меня унижение, стыд и срам… В самом деле – нельзя, скажу я вам, доводить об этом до сведения моей семьи… Умоляю вас – не выдавайте меня!

Пэн обещал. Велел заложить повозку с верховым и быстро поехал провожать его домой.

С этих пор Пэн так и не мог забыть своего чувства к Цзюань-нян. И вот прошло три года. Воспользовавшись случаем, что муж сестры служил на юге в Янчжоу [20] …муж сестры служил на юге в Янчжоу… – Недалеко от места событий – семь лет тому назад, на юге Китая. , он направился туда навестить их. В этом городе жил один человек из известной семьи, некий Лян, находившийся в связях с Пэнами. Как-то раз он дал обед и пригласил Пэна с ним выпить.

За столом появилось несколько гетер-певиц… Все они подходили и почтительно представлялись гостям. Лян спросил, куда делась Цзюань-нян. Слуги доложили, что она больна. Хозяин разгневался.

– Эта девчонка, – кричал он, – зазналась, цену сама себе вздувает!.. Веревкой связать ее и сюда привести!

Пэн, услыхав имя Цзюань-нян, поразился этим и спросил, кто она такая.

– А это – веселая дама, – сказал хозяин, – певичка. Но она, скажу вам, первая во всем Гуанлине. Теперь, изволите ли видеть, у нее завелась кое-какая известность – так, не угодно ли, сейчас уж и зазналась, сейчас уж и неприлично себя ведет!

Пэн решил, что совпадение имени в данных обстоятельствах совершенно случайно. Тем не менее сердце екало «тук-тук» и его охватывало нетерпение: страстно захотелось хоть раз на нее взглянуть.

Вскоре пришла и Цзюань-нян. Хозяин обеда принялся ее отчитывать и журить. Пэн внимательно ее рассматривал: так и есть, она самая – та, которую он видел тогда, в середине осени.

– Она, знаете, мне давно знакома, – сказал Пэн хозяину. – Сделайте мне одолжение, простите ее великодушно!

Цзюань-нян тоже пристально посмотрела на Пэна и, по-видимому, тоже была поражена.

Лян не нашел времени во все это вникать, а просто велел всем сейчас же взяться за чарки и действовать.

– А помните ли вы еще, – спросил Пэн, – песню про беспутного молодца или уже забыли?

Цзюань-нян все больше пугалась. Уставилась в Пэна глазами и только по прошествии некоторого времени стала петь известную уже Пэну песню. А он слушал этот голос – и тот так живо ему напомнил ту самую осень!

С вином покончили, и хозяин велел ей услужить гостю в спальне. Пэн схватил ее за руку и сказал:

– Неужели ж наконец-то сегодня происходит наше свидание, условленное три года тому назад?

Цзюань-нян принялась рассказывать.

– Как-то давно, – говорила она, – я с какими-то людьми плыла по Западному озеру. Не выпила я и нескольких чарок, как вдруг словно опьянела и в этом мутном состоянии кем-то была взята под руку и поставлена среди деревни. Вышел мальчик, ввел меня в дом, где за столом сидели трое гостей… Так вы, сударь, один из них, не правда ли? Затем мы сели в ладью и прибыли на Западное озеро. Там меня через окно вернули обратно. Меня вы нежно-нежно держали за руку… А я потом все время силилась это вспомнить, но говорила себе, что это только сон. Но, между прочим, шелковый платочек явно был при мне, и я, знаете, его все время берегу, как говорится, за десятью прокладками!

Пэн рассказал ей, в свою очередь, как было дело, и оба от удивления только и делали, что вздыхали.

Цзюань-нян припала к нему всем телом на грудь и зарыдала.

– Святой чародей, – говорила она, – уже был нам милым сватом. О сударь, не смотрите на меня как на вихревую пыль, которую можно только бросить, и не переставайте помнить о женщине, живущей в море скорбей и мук!

– Ни дня не прошло, – отвечал ей Пэн, – чтобы у меня из сердца уходило то, что было сказано и условлено тогда в ладье. Если бы ты, милочка, только пожелала, то я не пожалел бы для тебя потоком опорожнить мошну, даже коня продал бы!

На следующий день он довел об этом до сведения Ляна, занял у своего служилого родственника и за тысячу ланов вымарал ее из списков гетер. Забрал с собой и приехал с ней домой.

Как-то они зашли с нею в его загородный дом. Там она все еще могла узнать, где они в тот год пили.

Писавший эту странную историю скажет так:

Лошадь – и вдруг человек! Надо полагать, что и человек-то был… лошадь!

Да если б он и был настоящей лошадью, было бы, право, жаль, что он не человек!

Подумать только, что и лев, и слон, и журавль, и пэн – все терпят от плетки и палки… [21] …все терпят от плетки и палки … – То есть и они подчиняются воле святых подвижников. Можно ли сказать, что божественный человек не обошелся с ним еще милостиво и любовно?

Назначить срок в три года… Тоже своеобразная, как говорят, «переправа через море страданий»! [22] … «переправа через море страданий»! – Буддийское выражение идеи спасения, напоминающее христианский образ «житейского моря» и «тихого пристанища».

Вань Фу, по прозванию Цзы-сян, житель Босина, в молодости занимался конфуцианской наукой. В доме были кое-какие достатки, но судьба его сильно захромала, и, прожив уже двадцать с лишком лет, он все еще, как говорится, не сумел «подобрать сельдерея» [23] … не сумел «подобрать сельдерея» … – То есть пройти на первом экзамене. То же, что «войти во дворец полукруглого бассейна», так как трава цинь растет у берегов этого бассейна-пруда. В книге древней поэзии («Шицзин», IV, III, 3) читаем следующие строки: «Как радостна вода Полупруда! / Ах, рву в ней сельдерей!» Так как Полупруд находился возле царского дворца, в котором размещалось высшее государственное училище для преподавания теории и практики церемоний, а также книжной и даже военной премудрости, то это «собирание у Полупруда сельдерея» означает то же, что вхождение (достойного) «во дворец Полупруда». – траву цинь.