Ланьлиньский насмешник - Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

— Она, выходит, сердечнее тебя? — удивилась Юэнян. — Нет, она завзятая интриганка. К чему она чужие разговоры подслушивает, а? Для чего по делу и без дело на других наговаривает?

— Вы хозяйка, матушка, — не унималась Юйлоу. — А хозяйка — что лохань помойная, все сносить должна. Вам великодушной быть надлежит, а то что ж будет?! Как говорится, благородный муж десяти ничтожным уступит. Конечно, если ты руки вверх поднимешь, она пройдет, не постесняется, а будешь потверже, не посмеет перечить.

— С ней только хозяин может сладить, — заметила Юэнян. — А меня она и в расчет не принимает.

— Напрасно вы так говорите, — продолжала свое Юйлоу. — Неужели сам и теперь к ней пойдет, когда вам так нездоровится?

— А почему бы и нет? Ведь она ж говорила: его на цепь не посадишь. Мужчина — как конь без узды. Какая приглянется, к той и пойдет, как ты его ни держи. А попробуешь удержать, распутной прослывешь.

— Ну хватит, матушка, — остановила ее Юйлоу. — Теперь, должно быть, все выговорила, что на душе накопилось. Я за ней пойду, велю ей вам в ноги поклониться и прощения попросить. Пока здесь невестушка, вы и помиритесь. А так-то вы и хозяина в затруднение поставите. Как ему быть, сами посудите. Пойдет к ней — от вас неприятности, а иначе — она не выйдет. А с какой она стати будет отсиживаться?! Нынче вон прием какой. Нам без нее не управиться. Мы ей такого не простим. — Юйлоу обернулась к сударыне У Старшей. — Разве я не права, тетушка?

— Сестрица Мэн тоже права, золовушка, — поддержала ее старшая невестка У.

— Мало того что вы серчаете, друг на дружку смотреть не хотите, вы и зятюшку в неловкое положение ставите. Ему ни туда ни сюда не пойди.

Юэнян ни слова не проронила. Воспользовавшись этим, Мэн Юйлоу поспешила было в передние покои.

— Не зови, не надо, — сказала Юэнян. — Пусть поступает как знает.

— Не посмеет она не пойти, — заметила Юйлоу. — А не пойдет, я ее на цепи приволоку.

И она ушла к Пань Цзиньлянь.

Цзиньлянь сидела на кане, бледная, непричесанная.

— Чего это ты, сестрица, сидишь как неприкаянная, а? — спросила ее Юйлоу. — А ну-ка, причесывайся. Хозяин большой пир устраивает, всех на ноги поднял. В дальних покоях суматоха. Нечего тебе дуться. Пойдем! С хозяйкой я только что толковала. Уговаривала. Ты уж зло-то свое про себя держи, а будь поласковей, слышишь? Поклонись ей да прощения попроси. Раз мы с тобой ниже рангом, нам с поникшей головой ходить надлежит. Как говорится: ласковое слово и средь зимы согреет, а злые речи бросят в озноб и в летний зной. Что было на сердце, все уж, небось, высказали. И долго вы дуться собираетесь? Ведь человеку польстить, что Будде свечку поставить. Идем, попроси у нее прощения — и все как рукой снимет. А то вы и самого в неловкое положение ставите. К тебе пойдет — она будет злиться.

— Того и гляди! — заговорила Цзиньлянь. — Где мне с ней равняться! Вон она что заявляет: я порядочная, я настоящая жена. А мы с тобой кто? Да никто! За чужим мужем увивались. Мы так себе — утренняя роса. Что с нас проку! Мы ведь ее мизинца на ноге не стоим.

— Ну, ты опять пошла ее ругать, — оборвала Мэн Юйлоу. — Я еще вчера говорила: она одной розгой сразу по всем нам прошлась. Ну, и как мы замуж выходили? Мы твоего мужа не захватывали. У нас тоже все честь по чести происходило. И свахи были, и свидетели. Нас не черным ходом в этот дом вводили. Сучок отрубят — все дерево ранят. Убьют зайца — и лиса опечалится. Всяк ближнего жалеет. Ну, Пятая с тобой поругалась, а другие при чем? К чему страсти-то разжигать, других задевать? Прежде чем говорить, подумать надо, кое-что и про себя оставить. Зачем всех-то перебирать, да еще при монахинях и барышне Юй?! Как у дерева кора, так у человека лицо. К чему при посторонних порочить? Так-то нас никто и навестить не захочет. А ты, сестрица, должна выйти, как же иначе? Мы, как губы и щеки, все вместе быть должны. Давай, причесывайся быстрее. Пойдем вместе.

Цзиньлянь после долгого раздумья, превозмогая гнев, взяла, наконец, головную щетку и села к туалетному столику. Причесавшись, она прикрепила головную сетку и оделась. Вместе с Юйлоу они направились в дальние покои. Юйлоу отдернула дверную занавеску и вошла первой.

— Вот, матушка, и привела ее, а вы говорили, — заявила она. — Что ж ты стоишь, дочка? Ступай земно поклонись матушке. Дочка у меня по молодости лет что к чему не ведает. Вы уж не взыщите, сватьюшка, простите на сей случай. А ежели и впредь почтения не выкажет, не спускайте — как подобает накажите. Я хоть и мать ей родная, заступаться не стану.

Пань Цзиньлянь выпрямилась, как свеча, и отвесила Юэнян четыре земных поклона. Потом вскочила и шлепнула Юйлоу.

— Сгинь, несчастная! И ты мне в матери заделалась.

Все рассмеялись. Не удержалась и У Юэнян.

— Поглядите на эту негодницу! — воскликнула Юйлоу. — Ей хозяюшка улыбнулась, она и нос задирать, на мать замахиваться, рабское отродье?

— Ну вот вы, сестрицы, и помирились, — с облегчением сказала старшая невестка У. — Как приятно видеть вас живущими в мире и согласии! А золовушка моя, если другой раз и поворчит, вы ее уважьте. Уступайте друг дружке, тогда все пойдет хорошо. Говорят, хорош собой пион, да и ему листья красоту придают.

— Если б она помолчала, никто б с ней не стал пререкаться, — заметила Юэнян.

— Вы, матушка, — небо, я же — земля, — проговорила Цзиньлянь. — Простите меня, матушка, за мою невоздержанность.

— Вот наконец-то ты, дочка, покаялась, — шутя ударив Цзиньлянь по плечу, говорила Юйлоу. — Ну, да хватит языком болтать! Мы уж за день наработались, пора и тебе за дело приняться.

Цзиньлянь вымыла руки, почистила ногти и, не слезая с кана, начала на пару с Юйлоу раскладывать фрукты, но не о том пойдет рассказ.

Сунь Сюээ распоряжалась женами слуг, занятых на кухне приготовлением кушаний. Повара в большой передней кухне хлопотали у котлов и сковород, где готовилось варево и жарево, коптили бараньи туши и украшали жаренных поросят. Циньтун принес лекарства. Симэнь просмотрел рецепт. Пилюли он распорядился отнести Юйлоу, а настой — Юэнян.

— Ты тоже лекарства просила? — спросила Юэнян.

— Да, то, что тогда просила, — отвечала Юйлоу. — Живот болел, я и попросила батюшку, чтобы доктор Жэнь мне пилюль прислал.

— Не ела ты тогда ничего, вот у тебя озноб и начался, — заметила Юэнян. — Но помогут ли тебе эти пилюли?

Однако оставим дальние покои и перейдем в передние постройки.

Первым прибыл цензор Сун. Он проследовал в переднюю залу, где осмотрел столы. Симэнь проводил его в крытую галерею. Они сели. Цензор принялся благодарить Симэня за золотой треножник.

— Я еще должен вам заплатить за него, — говорил Сун.

— Что вы! — воскликнул Симэнь. — Какие могут быть разговоры, Гунцзу! Я ведь давно собирался вам его поднести, но опасался, угожу ли.