Ланьлиньский насмешник - Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

— Вам, матушка, должно быть, как раз его прикосновения и недоставало, — пошутила Юйлоу.

Тут даже рассмеялась и госпожа У Старшая.

Вошел Симэнь со счетами и стал было советоваться с хозяйкой.

— Чего меня спрашивать?! — возразила Юэнян. — Чья очередь, той и передай. Кому охота с ними возиться.

Симэнь вручил Цзиньлянь тридцать лянов серебра и тридцать связок медяков, но не о том пойдет наш рассказ.

Немного погодя прибыл сват Цяо. Симэнь проводил его в залу и показал свидетельство, выданное областным правителем Ху. В нем было сказано: «Глава ритуальной службы Цяо Хун внес в пользу охраны границ Отечества, как положено, тридцать даней отобранного риса». [1442]

Обрадованный Цяо торопливо склонился в низком поклоне.

— Не знаю, как мне и благодарить вас, сватушка, как я вам обязан за все ваши хлопоты! — говорил он. — А за свидетельством я завтра Цяо Туна пришлю. Он доставит его в целости и сохранности. Теперь, если вы удостоите меня приглашения на прием, сватушка, и мне, в чиновничьем-то обличии, не зазорно будет принять участие.

— Прошу третьего ко мне, сватушка, да пораньше, — подхватил Симэнь.

После чаю Симэнь велел Циньтуну накрыть стол в кабинете в западном флигеле.

— Прошу вас, сватушка, в кабинет, — пригласил гостя хозяин. — Там потеплее.

Они проследовали в кабинет, где в жаровнях горел уголь. Гость и хозяин заняли места друг против друга. Симэнь стал рассказывать, как цензор Сун с чиновниками обоих инспекторских управлений принимали накануне в его доме военного губернатора Хоу.

— Его сиятельство Хоу остались очень довольны, — продолжал Симэнь. — Завтра отбывают, и нам как сослуживцам надлежит устроить загородные проводы.

Когда был накрыт стол, явился Ин Боцзюэ с собранными подношениями. Они лежали в коробке, которую он велел внести Ин Бао. Вручая ее хозяину, Боцзюэ сказал:

— Прими, брат, поздравления и эти наши знаки внимания.

Симэнь развернул лист. В нем первым значился настоятель У, за ним следовали Ин Боцзюэ, Се Сида, Чжу Жинянь, Сунь Молчун, Чан Шицзе, Бай Лайцян, Ли Чжи, Хуан Четвертый и Ду Третий.

— Еще будут шурин У Второй, свояк Шэнь, доктор Жэнь, брат Хуа Старший, а также трое приказчиков и Вэнь Куйсюань — словом, человек двадцать с гаком наберется, — заметил Симэнь. — Так что приглашаю вас четвертого.

Он распорядился, чтобы слуги убрали подношения, а Циньтуну велел седлать коня.

— Скачи за шурином У Старшим, пусть сватушки Цяо компанию составит, — А учитель Вэнь у себя?

— Учитель Вэнь с утра у друга в гостях, — ответил Лайань.

Немного погодя прибыли шурин У Старший, Чэнь Цзинцзи и другие. Налили в чарки вино. На столе было расставлено множество горячих блюд и закусок: свиные ножки, бараньи головы — вареное, пареное и жареное, куры, рыба, гуси и утки.

За вином Симэнь рассказал шурину о радости, переживаемой сватом Цяо:

— Нынче свидетельство на чин главы ритуальной службы получил, — говорил Симэнь. — Надо будет как-нибудь подарки купить да свиток написать. Мы его от имени управы поздравим.

— Не извольте беспокоиться, прошу вас, — отозвался Цяо Хун. — Посмеет ли ваш покорный слуга причинять хлопоты столь почтенным солидным господам!

Из уездной управы прислали две с половиной сотни календарей. Симэнь передал с посыльным визитную карточку и, наградив его, отпустил.

— Не довелось мне пока видеть новый календарь, — заметил Боцзюэ.

Симэнь достал полсотни штук и разделил их между шурином, Ин Боцзюэ и сюцаем Вэнем.

Боцзюэ обнаружил, что наступающий год открывает новый период правления под девизом Двойной Гармонии и будет високосным, с добавочным месяцем. [1443]

Но не будем говорить, как тогда с застольными играми пировали они до самого вечера.

Первым откланялся Цяо. Симэнь просидел с шурином У Старшим до первой ночной стражи. Слуге был дан наказ готовить к утру коня.

— Господина Хэ пригласи, — распорядился Симэнь. — Пусть ко мне завтра приезжает. Провожать его сиятельство Хоу вместе поедем. А четверо солдат, Лайань и Чуньхун пусть матушку сопровождают, когда она в паланкине отправиться к госпоже Ся.

Симэнь направился к Цзиньлянь.

Она, дождавшись Симэня, сняла головные украшения и распустила черные, как туча, волосы. Ее не украшали ни пудра, ни румяна. Помятое платье было небрежно брошено на постель. В спальне было темно и царила полная тишина. Симэнь окликнул Чуньмэй. Горничная не отозвалась. Цзиньлянь спала. Он стал звать ее, но ответа и не последовало.

— Что с тобой, моя говорунья, а? — спрашивал он, подойдя к ее кровати.

Цзиньлянь не проронила ни звука. Симэнь приподнял ее.

— Отчего ты не в духе? — допытывался он.

Цзиньлянь долго ломалась, потом лицо ее вытянулось и по благоухающим нежным щекам покатились слезы. Тут и с каменным бы сердцем не устоять. И растроганный Симэнь начал ее расспрашивать, затем обнял за шею.

— Ну брось плакать, успокойся, говорунья ты моя, — уговаривал он. — И чего только вы с ней делите?

— А кто с ней делит?! — после длительного молчания заговорила Цзиньлянь. — Это она ни с того ни с сего придирается. Меня перед всеми поносит. И мужа-то я удерживаю, и за мужем-то я гоняюсь, и тебя-то захватила. Только она, мол, порядочная, одна она подлинная супруга. Так зачем же тебя опять ко мне занесло?! Ступай, сиди около нее, а то как бы я тебя не задержала. Не успеет, говорит, домой заявиться, и сразу к ней. Это ко мне, стало быть. Ее послушать, так все эти ночи ты у меня ночевал. Врет и глазом не моргнет. И шубу-то, видишь ли, я у тебя выклянчила, а ее не спросила. Да кто я, рабыня ее или служанка какая-нибудь? Что мне, может, к ней на поклон ходить? Отругала моя горничная эту шлюху неотесанную, так опять же я виновата — не вступилась. Ей только бы к чему придраться. А если ты муж, глава семьи, должен на своем поставить, кулаком в доме порядок утвердить. Тогда вся болтовня прекратится. А то себя только унижаешь. За что, как говориться, купишь, за то и продаешь. А раз я не первой женой в дом вошла, мне и дохнуть свободно не смей. Испокон веков покладистого коня седлают, доброго человека обманывают. А когда она от испуга страдала, кто от нее ни на шаг не отходил? Кто ей лекарей приглашал? Кто за ней ухаживал, кто в постель подавал? Горемыка я несчастная! Живешь в самом заднем углу. ноги протянешь, не спохватятся. Теперь-то я поняла, что она за человек! Заставила меня со слезами на глазах ей в ноги кланяться и прощения просить.

По нежному, словно персик, лицу Цзиньлянь покатились жемчужины. Упав в объятия Симэня, она зарыдала, утирая то нос, то глаза.

— Ну, довольно, дитя мое! — уговаривал ее Симэнь. — Знаешь, как я был занят все эти дни. А вам следовало бы уступить друг дружке, и все бы обошлось по-хорошему. А теперь кого я, по-твоему, должен винить, а? Вчера к тебе хотел придти, а она говорит: если ты, мол, туда пойдешь, значит, вроде извинения просить. Не пустила она меня к тебе. Я у Ли Цзяоэр ночевал. Но всем сердцем я был с тобой.