Аль-Мухальхиль - Арабская поэзия средних веков

Мне вспомнилось племя, и в сердце опять зазвучали
Тяжелые стоны моей бесконечной печали.

Молчанье хранил я, и только потоками слез
Безгласное горе внезапно на плащ пролилось.

Лишь тот удержать не умеет болтливый язык,
Кто сердцем своим и страстями владеть не привык.

Смотри, я качаюсь в седле, и больной, и бессильный,
По ветру уже развевается саван могильный…

К попавшим в беду я на помощь спешил неизменно,
И сколько несчастных я спас от оков и от плена.

А сколько с друзьями, пьянея от терпкого хмеля,
Узнали мы в жизни восторгов, любви и веселья.

Легко сквозь пустыни, где пыль ураганы метут,
Меня проносил быстроногий и сильный верблюд.

А сколько изъездил долин я цветущих и нив,
И тучи летели, их зелень дождем окропив.

Мой конь, неизменный в скитаньях, в походах, в бою,—
Умел он заране угадывать волю мою.

Стремительным бегом он даже газель превзошел,
Которую грозно преследует жадный орел.

Бывал я в пустынях, подобных долине Химара {12} 12 …подобных долине Химара… — Согласно легенде, у Химара, владельца плодородной долины, грозой убило десятерых сыновей. В гневе Химар отрекся от Аллаха, проклял его и стал поклоняться идолам, за что Аллах сжег его долину небесным огнем. ,
Которую в гневе спалила небесная кара.

Мой конь был — как ветка, всегда устремленная ввысь,—
Без удержу мы, обгоняя верблюдов, неслись.

Я вел мое войско, я верил, что с нашим оружьем
Коварных врагов мы и в их крепостях обнаружим.

Я вел мое войско все тверже и все непреклонней,
Пока не устали верблюды и крепкие кони.

Пока не увидел, что конь вороной недвижим
И коршунов стая уже закружилась над ним…

В этих землях не внемлют призывам моим —
Или я разговаривал с глухонемым?

Разве здесь не друзья мои? Разве не тут
Я всегда находил и ночлег и приют?

Так любовно и радостно так не меня ли
Здесь когда-то в шатрах дорогих принимали?

Я беспомощен — или не видите вы,
Что уже я не в силах поднять головы?

И боюсь, погружаясь в кромешную бездну,
Что в беспамятстве черном навеки исчезну…

А когда-то несчастных, врага поборов,
Я от смерти спасал, от беды и оков.

А когда-то, успехом и славой увенчан,
Я любил полногрудых и ласковых женщин.

И блаженство я с ними познал в изобильи.
Как стремились ко мне, как на зов мой спешили!

Но я знаю, что друга не жалко им бросить,
Если друг обнищал и в кудрях его проседь…

Как бурлила отважная молодость в жилах,
А теперь я ни встать, ни одеться не в силах.

Если б сразу из плоти мне вырваться тленной,
Но душа покидает меня постепенно.

И здоровье мое, и успех постоянный
Заменили внезапно кровавые раны.

Ждет чего-то, кто беден, кто стар и кто сед,—
Лишь из мрака загробного выхода нет.

Предателем судьбу я называл не зря,—
Повсюду рыскает, лишь подлости творя.

Она разрушила и царство Зу-Рияша {13} 13 Зу-Рияш — йеменский царь. ,
Владенья йеменского славного царя.

Она безжалостно людей к востоку гонит,
Все хочет истребить — и земли и моря,

Воздвигла груды гор пред Гогой и Магогой {14} 14 Гог и Магог. — Согласно библейскому преданию, Гог, царь народа магог, в союзе с персами нападал на Палестину. Имена Гог и Магог из Библии проникли в мусульманскую традицию (в Коране Яджудж и Маджудж) и стали обозначать легендарные народы Восточной Азии, набеги которых, по убеждению мусульман, Александр Македонский сдерживал посредством огромных железных глыб, которыми он наваливал перевалы между горами. ,
Чтоб к свету путь закрыть, когда взойдет заря.

О, если б вы родным пересказать могли б,
Как на чужбине я, покинутый, погиб,

Как тяжко я страдал и мучился вдали
От дома своего и от родной земли!

На родине легко я умирал бы, зная,
Что неизбежно жизнь кончается земная,

Что даже из царей не вечен ни один,
И только смерть одна — всевластный властелин.

Но страшно погибать от грозного недуга,
Когда ни близких нет, ни преданного друга.

О, если бы, друзья, мне раньше встретить вас!
Тогда покинутым я не был бы сейчас…

Нам быть соседями — друзьями стать могли б:
Мне тоже здесь лежать, пока стоит Асиб {15} 15 Асиб — наименование горы. .

Я в мире одинок, как ты — во мраке гроба…
Соседка милая, мы здесь чужие оба.

Друг друга мы поймем, сердца соединим,—
Но вдруг и для тебя останусь я чужим?

Соседка, не вернуть промчавшееся мимо,
И надвигается конец неотвратимо.

Всю землю родиной считает человек —
Изгнанник только тот, кто в ней зарыт навек.

Нет, больше не могу, терпенье истощилось.
В душе моей тоска и горькая унылость.

Бессмысленные дни, безрадостные ночи,
А счастье — что еще случайней и короче?

О край, где был укрыт я от беды и бури,—
Те ночи у пруда прекрасней, чем в Укури.

У нежных девушек вино я утром пью,—
Но разве не они сгубили жизнь мою?

И все ж от влажных губ никак не оторвусь —
В них терпкого вина неповторимый вкус.

О, этот аромат медовый, горьковатый!
О, стройность антилоп, величье древних статуй!

Как будто ветерка дыханье молодое
Внезапно принесло душистый дым алоэ.

Как будто пряное я пью вино из чаши,
Что из далеких стран привозят в земли наши.

Но в чаше я с водой вино свое смешал,
С потоком, что течет с крутых, высоких скал,

Со струями дождя, с ничем не замутненной
Прозрачной влагою, душистой и студеной.

Прохладу уст ее, жемчужин светлый ряд,
Овеял диких трав и меда аромат —

Так ночь весенняя порой благоухает,
Когда на небесах узоры звезд горят…