Абульхасан Рудаки - Ирано-таджикская поэзия

Куда бы я ни приходил в жилища благородных,
Я всюду яства находил и кошели тугие.

Я не служил другим царям, я только от Саманов
Обрел величье, и добро, и радости мирские.

Мне сорок тысяч подарил властитель Хорасана,
Пять тысяч дал эмир Макан — даренья недурные!

У слуг царя по мелочам набрал я восемь тысяч,
Счастливый, песни я слагал правдивые, прямые.

Лишь должное воздал эмир мне щедростью подобной,
А слуги, следуя царю, раскрыли кладовые.

Но изменились времена, и сам я изменился,
Дай посох: с посохом, с сумой должны брести седые.

Скончался Муроди. Ты скажешь ли о нем:
«Он умер», — если он сиял для нас умом?

Но мать-земля взяла угаснувшую плоть,
А душу — небосвод: он был ему отцом.

Что было ангельским, то к ангелам ушло:
Началом стало то, что ты назвал концом.

Пылинкой не был он, что ветром поднята,
Водою не был он, что застывает льдом,

Он не был зернышком, придавленным землей,
Он не был сломанным, беззубым гребешком,

Он золотом сверкал во прахе, для него
И тот и этот свет ячменным был зерном.

Свой прах он сбросал в прах, а душу, светлый ум
Унес на небеса, заботясь о благом.

С красою внутренней, сокрытой до поры,
Придав ей новый блеск, предстал он пред творцом.

Он с гущей смешанным отборным соком был,
От гущи отделясь, он чистым стал вином.

О друг, пойми меня: коль реец или курд,
Сын Мерва, Рума сын пойдут своим путем,

То не смешаются дерюга и атлас,
У каждого из них есть свой особый дом.

Молчи: уже тебя в тетради бытия
Посол всевышнего перечеркнул пером…

Он умер. Караван Шахида покинул этот бренный свет.
Смотри, и наши караваны увлек он за собою вслед.

Глаза, не размышляя, скажут: «Одним на свете меньше стало»,
Но разум горестно воскликнет: «Увы, сколь многих больше нет!»

Так береги от смерти силу духа, когда грозящая предстанет,
Чтобы сковать твои движенья, остановить теченье лет.

Не раздавай рукой небрежной ни то, что получил в подарок,
Ни то, что приобрел заботой и прилежаньем долгих лет.

Обуреваемый корыстью, чужим становится и родич,
Когда ему ты платишь мало, поберегись нежданных бед.

«Пугливый стриж и буйный сокол сравнятся ль яростью и силой,
Сравнится ль волк со львом могучим», — спроси и дай себе ответ.

В благоухании, в цветах пришла желанная весна,
Сто тысяч радостей живых вселенной принесла она.

В такое время старику не трудно юношею стать,—
И снова молод старый мир, куда девалась седина!

Построил войско небосвод, где вождь — весенний ветерок,
Где тучи — всадникам равны, и мнится: началась война.

Здесь молний греческий огонь, здесь воин — барабанщик-гром.
Скажи, какая рать была, как это полчище, сильна?

Взгляни, как туча слезы льет. Так плачет в горе человек.
Гром на влюбленного похож, чья скорбная душа больна.

Порою солнце из-за туч покажет нам свое лицо,
Иль то над крепостной стеной нам голова бойца видна?

Земля на долгий, долгий срок была повергнута в печаль,
Лекарство ей принес жасмин: она теперь исцелена.

Все лился, лился, лился дождь, как мускус он благоухал,
А по ночам на тростнике лежала снега пелена.

Освобожденный от снегов, окрепший мир опять расцвел,
И снова в высохших ручьях шумит вода, всегда вольна.

Как ослепительный клинок, сверкнула молния меж туч,
И прокатился первый гром, и громом степь потрясена.

Тюльпаны, весело цветя, смеются в травах луговых,
Они похожи на невест, чьи пальцы выкрасила хна.

На ветке ивы соловей поет о счастье, о любви,
На тополе поет скворец от ранней зорьки дотемна.

Воркует голубь древний сказ на кипарисе молодом,
О розе песня соловья так упоительно звучна.

Живите весело теперь и пейте славное вино,
Пришла любовников пора, им радость встречи суждена.

Скворец на пашне, а в саду влюбленный стонет соловей,
Под звуки лютни пей вино, — налей же, кравчий, нам вина!

Седой мудрец приятней нам юнца-вельможи, что жесток,
Хотя на вид и хороша поры весенней новизна.

Твой взлет с паденьем сопряжен, в твоем паденье виден взлет,
Смотри, смутился род людской, пришла в смятение страна.

Среди красивых, молодых блаженно дни ты проводил,
Обрел желанное в весне — на радость нам она дана.

Я думаю о том, кто славой обладает.
Из-за его души моя душа страдает.

Всегда я трепещу за жизнь владыки, ибо
Подобных сыновей не часто мать рождает.

Как этот юноша, никто из властелинов
С такой отвагою врагов не побеждает.

Никто не ведает числа его достоинств,
С какой он щедростью дарит и награждает!

Осыпан золотом похвал и пожеланий,
Он не от слов пустых величья ожидает.

Из сердца своего изгнав любовь к богатству,
Он благодарности побеги насаждает.

Дела его любой толкует, как Авесту,
Как книгу Зенд, — добро и щедрость обсуждает.

Поэтов нынешних бессильны славословья —
Превыше всех речей хвалебных он блистает.

Из блага сотворен, все, что он сеет, — благо,
Признательность, как сад, кругом произрастает.

Вся жизнь его как свод законов благородства,
Страницы чистоты, что сам Хосров листает.

Вернее, жизнь его есть книга назиданий,
И внемлет жизнь ему, когда он назидает.

А кто не слушает владыки поученья,
Тот, к пиршествам влеком, в тенета попадает.

В чем сущность горести? Кто на земле несчастен?
Кто, зависти к царю исполнен, увядает.

Ты скажешь тем, кого гнетут его успехи:
«Смиритесь пред судьбой, — так мудрость утверждает.

О ангел, счастлив будь, коль друг его ликует,
О, смейся, небосвод, коль враг его рыдает!

Я тем же кончу стих, чем начал: постоянно
Я думаю о том, кто славой обладает.

Нам надо мать вина сперва предать мученью,
Затем само дитя подвергнуть заключенью.