Абульхасан Рудаки - Ирано-таджикская поэзия

Простерлись по земле его благодеянья,
Такого нет, кого лишил бы он даянья.

Покой при нем найдет уставший от забот,
Измученной душе лекарство он дает.

В пустынях и степях средь вечного вращенья
Он сам себя связал веревкой всепрощенья.

Прощает он грехи, виновных пожалев,
И милосердием он подавляет гнев.

Нимрузом правит он, и власть его безмерна,
А счастье — леопард, а враг дрожит, как серна.

Подобен Амру он, чья боевая рать,
Чье счастье бранное как бы живут опять.

Хотя и велика, светла Рустама слава,
Благодаря ему та слава величава.

О Рудаки! Восславь живущих вновь и вновь,
Восславь его: тебе дарует он любовь.

И если ты блеснуть умением захочешь,
И если ты свой ум напильником наточишь,

И если ангелов, и птиц могучих вдруг,
И духов превратишь в своих покорных слуг,—

То скажешь: «Я открыл достоинств лишь начало,
Я много слов сказал, по молвил слишком мало…»

Вот все, что я в душе взлелеял глубоко.
Чисты мои слова, их всем понять легко.

Будь златоустом я и самым звонким в мире,
Лишь правду говорить я мог бы об эмире.

Прославлю я того, кем славен род людской
Отрада от него, величье и покой.

Своим смущением гордиться не устану,
Хоть в красноречии не уступлю Сахбану.

В умелых похвалах он шаха превознес
И, верно выбрав день, их шаху преподнес.

Есть похвале предел — скажу о всяком смело,
Начну хвалить его — хваленьям нет предела!

Не диво, что теперь перед царем держав
Смутится Рудаки, рассудок потеряв.

О, мне теперь нужна Абу Омара смелость,
С Аднаном сладостным сравниться мне б хотелось.

Ужель воспеть царя посмел бы я, старик,
Царя, для чьих утех всевышний мир воздвиг!

Когда б я не был слаб и не страдал жестоко,
Когда бы не приказ властителя Востока,

Я сам бы поскакал к эмиру, как гонец,
И, песню в зубы взяв, примчался б наконец!

Скачи, гонец, неси эмиру извиненья,
И он, ценитель слов, оценит, без сомненья,

Смущенье старика, что немощен и слаб:
Увы, не смог к царю приехать в гости раб!

Хочу я, чтоб царя отрада умножалась,
А счастье недругов всечасно уменьшалось.

Чтоб головой своей вознесся он к луне,
А недруги в земной сокрылись глубине.

Чтоб красотой своей обрел он в солнце брата,
Сахлана стал прочней, превыше Арарата.

Твоей красою мир украшен; я понял наконец,
Что кудри у тебя как мускус, как амбры образец!

Клянусь твоим железным сердцем, которое могло б
Изрезать надписями скалы, вонзаясь, как резец,

Что я твоей не верю дружбе, не верю и любви:
Никто не видел снисхожденья от каменных сердец!

Творца о милости молю я, но есть ли польза в том?
Что милость для тебя господня, что для тебя творец?

О, если б Рудаки взяла ты, мой друг, себе в рабы,
То стал бы ста владык счастливей невольник — твой певец!

Столепестковые цветы, и мирт зеленый,
И амбра, и жасмин, и нежных яблонь кроны

При виде идола от зависти поблекли…
Признали все цари, мой друг, твои законы!

«Та ночь, когда ты, сняв чадру, лицо являешь,
Есть Ночь могущества», — так говорит влюбленный,

Похож на яблочко, но с родинкою черной,
Твой подбородочек, прелестно округленный.

А если выйдешь днем без покрывала, — солнце
За полог спрячется, скрывая лик смущенный.

Все то, что мир творит, — подобье сна дурного,
Однако мир не спит, он действует сурово.

Там, где должно быть зло, свое он видит благо,
Он радуется там, где боль всего живого.

Так почему на мир взираешь ты спокойно?
В деяньях мира нет покоя никакого.

Лицо его светло, зато душа порочна,
Хотя он и красив, плоха его основа.

Не для насилья и убийств мечи в руках блестят:
Господь не забывает зла и воздает стократ.

Не для насилья и убийств куется правый меч,
Не ради уксуса лежит в давильне виноград.

Убитого узрел Иса однажды на пути,
И палец прикусил пророк, унынием объят.

Сказал: «Кого же ты убил, когда ты сам убит?
Настанет час, и твоего убийцу умертвят».

Непрошеный, в чужую дверь ты пальцем не стучи,
Не то услышишь: в дверь твою всем кулаком стучат.

Придя в трехдневный мир на краткое мгновенье,
К нему не должен ты почувствовать влеченье.

Пусть даже ты привык лежать на пышном ложе,
Ты все равно в земле найдешь успокоенье.

В могилу все равно сойдешь ты одиноко,
Не будешь средь людей, в блестящем окруженье.

В земле твои друзья — лишь муравьи да черви,
Взгляни же наконец на вечное вращенье.

Хоть каждый локон твой ценой дирхему равен,
Хоть смоляным кудрям нельзя найти сравненье,

Едва твой час пробьет — вокруг в сердцах горячих
Немедленно к тебе наступит охлажденье.

По струнам Рудаки провел рукой,
Запел он о подруге дорогой.

Рубин вина — расплавленный рубин.
Но и с губами схож рубин такой.

Одна первооснова им дана:
Тот затвердел, расплавился другой.

Едва коснулся — руку обожгло,
Едва пригубил — потерял покой.

Мне жизнь дала совет на мой вопрос в ответ,—
Подумав, ты поймешь, что вся-то жизнь — совет:

«Чужому счастью ты завидовать не смей,
Не сам ли для других ты зависти предмет?»

Еще сказала жизнь: «Ты сдерживай свой гнев.
Кто развязал язык, тот связан цепью бед».

Девичья красота и музыка с вином
Низвергнут ангела, смутив его грехом.

Взгляну я на нее — нарциссы, не трава,
От взгляда моего вдруг вырастут кругом!

От самого себя готов отречься тот,
Кто силою любви к возлюбленной влеком.