Низами Гянджеви - Искандер-наме

Покоривши наш край, в своем беге угрюмом,
Завладеют они Хорасаном и Румом!»
Помрачнел Искендер, услыхав, как Дувал
О жене и о детях своих горевал.
А судьба Нушабе! Невозможной бедою
Пронеслась эта буря над милой Бердою!
Царь свой лик наклонил, и мгновенье прошло, —
И Возвышенный грозное поднял чело:
«Не напрасно душа твоя к трону воззвала:
В моем сердце печаль, как и в сердце Дувала,
Мой приказ: на уста ты наложишь печать, —
Ты сказал. Должно мне свое дело начать.
Узришь ты: я помчусь к призывающим странам,
Сколько вражьих голов захвачу я арканом!
Сколько смелых сумеют на помощь поспеть,
Сколько львиных сердец я заставлю вскипеть!
Я сломлю гордецов! Львам ведь только в забаву
Осмелевших онагров повергнуть ораву.
Что буртасы! Что арки! Иль царь изнемог?
Будут головы вражьи у этих вот ног!
Если Рус — это Миср, его сделаю Нилом!
Под ногами слонов быть всем вражеским силам!
Я на вражьих горах свой воздвигну престол,
Я копытом коня вражий вытопчу дол.
Ни змеи не оставлю нагорным пещерам,
Ни травинки — полям! Быть хочу Искендером,
А не псом! Если я этим львам не воздам, —
То у всех на глазах уподоблюсь я псам!
Если я не покончу, как с волком, с Буртасом, —
Стану жалкой лисой. Надо только запасом
Нужных дней обладать. Возмещенье сполна
От напавших получит абхазцев страна.
Мы низвергнем врагов, и вернется к нам снова
Все, что взяли они из-под каждого крова.
Мы спасем Нушабе! Возвратится тростник,
Полный сахара, сладкий засветится лик.

Дай мне, кравчий, напитка того благодать,
Без которого в мире нельзя пребывать!
В нем сияние сердца дневного светила.
В нем и влаги прохлада и пламени сила.
Есть две бабочки в мире волшебном: одна
Лучезарно бела, а другая черна.
Их нельзя уловить в их поспешном круженье:
Не хотят они быть у людей в услуженье.
Но коль внес ты свой светоч в укромный мой дом,
Уловлю уловляемых долгим трудом.

Разостлавший ковер многоцветного сада
Свет зажег от светила, и льется услада.
Тот, кого породил славный царь Филикус,
Услыхав от абхазца, как пламенен рус,
Размышлял о сраженьях, вперив свои очи
В многозвездную мглу опустившейся ночи.
Все обдумывал он своих действий пути,
Чтоб исполнить обет и к победе прийти.
И когда рдяный конь отбежал от Шебдиза,
И сверкнул, и ночная растаяла риза, —
Царь оставил Джейхун, свой покой отстраня,
Чтобы в степи Хорезма направить коня.
За спиной его — море: несчетные брони,
А пустыни пути — у него на ладони.
Степь Хорезма пройдя, он Джейхун перешел,
И пред ним вавилонский раскинулся дол.
Царь на русов спешил и в своих переходах
Ни на суше покоя не знал, ни на водах.
Не смыкал он очей, — и, огнем обуян,
Пересек он широкие степи славян.
Там кыпчакских племен увидал он немало,
Там лицо милых жен серебром заблистало.
Были пламенны жены и были нежны.
Были солнцем они и подобьем луны.
Узкоглазые куколки сладостным ликом
И для ангелов были б соблазном великим.
Что мужья им и братья! Вся прелесть их лиц
Без покрова, — доступность открытых страниц.
И безбрачное войско душой изнывало,
Видя нежных, не знавших, что есть покрывало.
И вскипел в юных душах мучительный жар,
И объял всех бойцов нетерпенья пожар.
Но пред шахом, что не был на прелести падким,
Не бросались они к этим куколкам сладким.
Царь, узрев, что кыпчачки не чтут покрывал,
Счел обычай такой недостойным похвал:
«Серебро этих лиц, — он подумал однажды,—
Что родник, а войска изнывают от жажды».
Все понятно царю: жены — влаги свежей,
И обычная жажда в душе у мужей.
Целый день посвятил он заботе об этом:
Всех кыпчакских вельмож он призвал и, с приветом
Выйдя к ним, оказал им хороший прием.
И возвыся их всех в снисхожденье своем,
Тайно молвил старейшинам: «Женам пристало,
Чтобы в тайне держало их лик покрывало.
Та жена, что чужому являет себя,
Чести мужа не чтит, свою честь погубя.
Будь из камня она, из железа, но все же
Это — женщина. Будьте, старейшины, строже!»
Но, услышав царя, эти стражи степей, —
Тех степей, где порою не сыщешь путей,
Отклонили его повеленье, считая,
Что пристоен обычай их вольного края.
«Мы, — сказали они, — внемля воле судьбы,
Услужаем тебе. Мы лишь только рабы,
Но лицо покрывать не показано женам
Ни обычаем нашим, ни нашим законом.
Пусть у вас есть покров для сокрытия лиц,
Мы глаза прикрываем покровом ресниц.
Коль взирать на лицо ты считаешь позором,
Обвинение шли не ланитам, а взорам.
Но прости — нам язык незатейливый дан—
Для чего ты глядишь на лицо и на стан?
Есть у наших невест неплохая защита:
Почивальня чужая для скромниц закрыта.
Не терзай наших женщин напрасной чадрой,
А глаза свои лучше пред ними закрой!
Прикрывающий очи стыда покрывалом
Не прельстится и солнца сверканием алым.
Все мы чтим Повелителя, никнем пред ним,
За него мы и души свои отдадим.
Верим в суд Повелителя строгий и правый,
Но хранить мы хотим наши старые нравы».
Искендер замолчал, их услышав ответ.
Бесполезно, решил он, давать им совет.
Попросил мудреца всем дававший помогу,
Чтоб ему он помог, чтоб навел на дорогу:
«Те, чьи косы, как цепи, чей сладостен лик,
Соблазняют, и яд их соблазна велик:
Гибнет взор, созерцающий эту усладу,
Как ночной мотылек, увидавший лампаду.
Что нам сделать, чтоб стали стыдливей они,
Чтобы скрыли свой лик? Дай совет, осени».
И познавший людей молвил шаху: «Внимаю
Мудрой речи твоей, твой приказ принимаю.
Здесь, в одной из равнин, талисман я создам,
Сказ о нем пронесется по всем городам.
Сотни жен, проходящих равниною тою,
От него отойдут, прикрываясь фатою.
Только надо, чтоб шах побыл в той стороне
И велел предоставить все нужное мне».
Взявши силой и с помощью золота, вскоре
Все добыл государь, — и на вольном просторе

Муж, в пределах искусства достигший всего,
Стал трудиться, являя свое мастерство.
Он иссек, всех привлекши к безлюдному месту,
Из прекрасного черного камня невесту.
Он чадрой беломраморной скрыл ее лик, —
Словно свежий жасмин над агатом возник.

И все жены, узрев, что всех жен она строже,
Устыдясь, прикрывали лицо свое тоже.
И, накинув покровы на сумрак волос,
Укрывали с лицом и сплетение кос.
Так имевший от счастья немало подачек
Укрываться заставил прекрасных кыпчачек.
Царь сказал мудрецу, — так он был поражен: —
«Изменил ты весь навык столь каменных жен,
Ничего не добился я царским приказом,
А твой камень в рассудок приводит их разом».
Был ответ: «Государь! Мудрых небо хранит.
Сердце женщин кыпчакских — суровый гранит.
Пусть их грудь — серебро, а ланиты, что пламень,
Их привлек мой кумир, потому что он камень.
Видят жены, что идол суров, недвижим,
И смягчаются в трепете сердцем своим:
Если каменный идол боится позора
И ланиты прикрыл от нескромного взора,
Как же им не укрыться от чуждых очей,
Чтобы взор на пути не смущал их ничей!
Есть и тайна, которою действует идол,
Но ее, государь, и тебе я б не выдал!»
Изваяньем таинственным, в годах былых,
Был опущен покров на красавиц степных.
И теперь в тех степях, за их сизым туманом,
С неповерженным встретишься ты талисманом.
Вкруг него твой увидит дивящийся взор
Древки стрел, словно травы у сонных озер.
Но хоть стрелам, разящим орлов, нету счета, —
Здесь увидишь орлов, шум услышишь их взлета.
И приходит кыпчаков сюда племена,
И пред идолом гнется кыпчаков спина.
Пеший путник прядет или явится конный, — —
Покоряет любого кумир их исконный.
Всадник медлит пред ним и, коня придержав,
Он стрелу, наклоняясь, вонзает меж трав.
Знает каждый пастух, мимо гонящий стадо,
Что оставить овцу перед идолом надо.
И на эту овцу из блистающей мглы
Раскаленных небес ниспадают орлы.
И когтей устрашаясь булатных орлиных,
Ищут многие путь лишь в окрестных долинах.
Посмотри ж, как, творя из гранитной скалы,
Я запутал узлы и распутал узлы.