Коллектив авторов - Антология средневековой мысли. Том 2

По всей вероятности, Луллий имеет в виду «Книгу о Деве Марии», включенную в ч. 2 «Книги об Эвасте и Бланкерне».

В полном соответствии со своим «Искусством» Луллий отдает здесь предпочтение разуму перед чувствами и памятью, хотя в большинстве случаев (например, метафоры 131, 169 или 364) они взаимодополняют друг друга, в равной степени помогая Любящему в его стремлении познать и прославить своего Возлюбленного.

Метафора 30 — очевидное аллегорическое описание грехопадения и спасения человечества благодаря искупительной жертве Христа.

Ср.: «Встану же я, пойду по городу, по улицам и площадям и буду искать того, которого любит душа моя; искала я его, и не нашла его. Встретили меня стражи, обходящие город: „не видали ли вы того, которого любит душа моя?"» (Песн. 3, 2-3).

Речь, возможно, идет о Святой Земле, что может служить аргументом в пользу версии о посещении Луллием Иерусалима до написания им «Книги о Любящем и Возлюбленном».

Миссионерский пыл, которым Луллий наделил своего героя, восходит, прежде всего, к проповедническому максимализму апостола Павла.

В развернутом виде Луллий изложит свою концепцию в другой своей знаменитой мистической книге — «Древо философии любви» (1297-1299): «Воспевая благую, великую любовь и отвергая любовь недобрую и лживую, Рамон приступил к созданию книги „Древо философии любви", разбив ее на семь частей, а именно: корни, ствол, ветви, сучья, листья, цветы и плоды» (Llull R. Arbre de Filosofia d'amor. Barcelona, 1980. P. 19).

Триада «Любящий — Возлюбленный — любовь» восходит к лирике трубадуров и к кодексу куртуазной любви, усвоенному Луллием в юности.

Перу Луллия принадлежит книга «Сто имен Господа», написанная в 1285 г.

Одна из тех метафор, мотивы которых наиболее явственно напоминают мотивы «Песни Песней».

Один из самых устойчивых мотивов поэзии трубадуров.

Здесь прямое подражание Августину (ср.: подобное место в «Исповеди» X, 24-27 (Примеч. ред.)).

Скорее всего, имеется в виду «Краткое искусство постижения истины», датируемое 1274 г.

На протяжении всей своей жизни после обращения Луллий неоднократно возвращался к мысли о настоятельной необходимости как можно скорее научиться у мусульман трепетному и страстному религиозному чувству.

Вполне вероятно, что речь идет о тех долгих и дальних странствиях, которые Луллий действительно предпринял в самый «темный» период своей биографии (1276-1287).

Данный парадокс, подобно некоторым иным (таким, например, как «радость в страдании»), лежащим в основе кодекса куртуазной любви, — один из устойчивых мотивов провансальской лирики.

Возможно, под «врожденной наукой» Луллий подразумевает философию любви, а под «наукой благоприобретенной» — философию знания, другими словами, мистику и схоластику, которым он в равной степени отдал дань, считая их одинаково необходимыми как в самообразовании, так и в миссионерской деятельности.

Еще одна попытка Луллия определить своеобразие своего творчества и объяснить притягательность для него как схоластики, так и мистики, как философии знания, так и философии любви.

В этой и в некоторых других метафорах книги Луллия оттачивает столь необходимую ему для миссионерских целей аргументацию христианского учения о Троице, что является одним из свидетельств в пользу теории о западном, христианском происхождении мистики майоркского мыслителя.

Метафора, в основу которой положен догмат о человеческой природе Иисуса Христа, сына Божьего, и об искупительной жертве Спасителя, подтверждает готовность Луллия к мученической смерти.

Эта метафора любопытна очевидными ассоциациями с «Песнью Песней»; в библейском тексте, однако, отсутствует тонкий психологический рисунок, особенностью которого является гармоническое сочетание оппозиций.

Одна из тех метафор, в которых автобиографический подтекст наиболее очевиден.

«Книга о язычнике и трех мудрецах» — одно из первых сочинений Луллия, написанное им сначала на арабском языке, а затем им же переведенное на каталонский.

Метафора 290 — одно из ста утверждений Луллия, помеченных доминиканцем-инквизитором Н. Эймерихом как «еретические».

К сожалению, если еще можно попытаться передать игру слов, присутствующую в оригинале, то игра смыслов неизбежно теряется, так как каталонское слово «salutacio» одновременно означает «приветствие», «славословие», «здоровье» и «спасение души».

Метафоры 298-301 — достаточно частый у Луллия образец «плетения словес», виртуозной игры слов и лексических изысков, представляющих собой отголосок его увлечения провансальской лирикой; убедительное доказательство того факта, что трубадур Христа щедрой рукой черпал из сокровищницы поэзии трубадуров.

Подобно своему современнику Данте, утратившему правый путь «во тьме долины» и заблудившемуся в «сумрачном лесу», Луллий отправился на поиски своего Возлюбленного символической «заросшей дорогой», устремившись ввысь, к любви и свету.

Посвятив себя подвижнической деятельности, Луллий оставил жену, Бланку Пикани, на которой женился в 1257 г. и которая родила ему двоих детей, сына Доминго и дочь Магдалену.

Данную аллегорию, по-видимому, можно истолковать следующим образом: Любящий понял, что Теология, принимающая его страдания «близко к сердцу», взволнована происходящим, Философия огорчена своей неспособностью ответить на те вопросы, которые, казалось бы, входят в ее компетенцию, а Медицина и Право, в равной степени далекие от томлений духа Любящего, радуются его неудачам.

Аверроэса, или, как его называли в Средние века, Комментатора, долгое время ошибочно считали первым, кто перевел с греческого языка на арабский труды Аристотеля (см. об этом: Ренан Э. Аверроэс // Аверроэс. Опровержение опровержения. Киев; СПб., 1999. С.618-619).

Фрагмент этой работы в переводе Ю. В. Подороги опубликован в: Благо и истина: классические и неклассические регулятивы. М., 1998.

Текст печатается по изданию: Антология мировой философии. Т. 1. Ч. 2. М., 1969. С. 813-823.

Печатается по изданию: Шевкина Г. В. Сигер Брабантский и парижские аверроисты XII в. М., 1972, с. 95.